вилланел и изящных баллад начала стремительно распространяться далеко за пределами Аверуани. Нимало не беспокоило Рауля и то обстоятельство, что многие из этих баллад и вилланел весьма недвусмысленно восхваляли несомненные достоинства Адели и открыто упоминали ее локоны цвета темного вина, ее золотистые глаза, а также великое множество иных прелестей, не менее соблазнительных и столь же существенных для женского совершенства. Господин граф не претендовал на роль знатока поэзии: как и многие, он считал, что она весьма далека от здравого смысла и не имеет ровным счетом никакой практической ценности; при любом столкновении с чем-нибудь рифмованным или же написанным в размер умственные способности графа парализовало. Между тем баллады и их автор постепенно позволяли себе все больше и больше вольностей.

В тот год ласковое весеннее солнышко растопило суровые зимние снега за неделю, и земля оделась в нежные оттенки хризолита и хризопраза. Оливье все чаще появлялся в замке Френэ, и они с Аделью подолгу оставались наедине, ибо то, что они так горячо обсуждали, не представляло для господина графа ни малейшего интереса, даже если предмет их беседы не выходил за рамки его понимания. Теперь молодые люди иногда выбирались за пределы замка, чтобы побродить по лесу, который, подобно морю весенней зелени, подступал вплотную к серым стенам и башням, и понежиться на нагретых солнцем полянах, где воздух был напоен тонким ароматом первых полевых цветов. Если люди и злословили о них, то исключительно за глаза, и слухи эти не достигали ушей Рауля, Адели или Оливье.

Так все и шло бы дальше своим чередом, если бы господин граф вдруг невесть почему не озаботился чистотой своей супружеской репутации. Возможно, в перерыве между охотой и возлияниями, занимавшими все его время, он неожиданно заметил, как жена молодеет и хорошеет с каждым днем, чего никогда не случается с женщинами, если их не согревают волшебные лучи любви. Не исключено, что он перехватил нежный взгляд, какими обменивались Адель и Оливье, или, быть может, под влиянием ранней весны хмельная дымка, что затуманивала его рассудок, слегка рассеялась, в душе смутно всколыхнулись давно забытые мысли и чувства, и он прозрел. Как бы то ни было, однажды в начале апреля, вернувшись в замок из Виона, куда он отлучался по делам, граф де ла Френэ узнал от слуг, что госпожа графиня в обществе Оливье дю Монтуара несколькими минутами ранее отправилась прогуляться по лесу, и огорчился. На хмуром лице его не отразилось, впрочем, никаких чувств. Задумавшись на миг, граф спросил:

– Какой дорогой они пошли? Я должен сейчас же увидеть госпожу графиню.

Слуги указали ему направление, и он медленно зашагал по тропинке в сторону леса, пока не скрылся с их глаз. Затем он схватился за эфес шпаги и, резко ускорив шаг, углубился в лесную чащу.

– Я немного боюсь, Оливье. Может быть, остановимся здесь?

Адель и Оливье на сей раз забрели дальше, чем обычно заводили их прогулки, и теперь приближались к той части Аверуанского леса, где деревья были много старше и выше. Говорили, что некоторые из этих исполинских дубов росли здесь еще с языческих времен. Сюда почти никто никогда не заходил; среди крестьян издавна бытовали страшные поверья и легенды об этих местах. Здесь видели такие вещи, коих самое бытие наука сочла бы оскорблением, а религия – богохульством. Ходили слухи, что тех, кто осмеливался вторгнуться сюда, под зловещую сень этих древних чащ, всю оставшуюся жизнь преследовали несчастья и неудачи. Поверья сильно разнились, легенды были туманны, но все сходились на том, что в этом лесу незримо обитала враждебная человеку сила, некий изначальный дух зла, древнее самого Христа или Сатаны. Паника, безумие, одержимость или гибельные пагубные страсти становились уделом тех, кто вторгался во владения этой силы. Были те, кто шептался об этом духе, были и те, кто рассказывал невероятные истории о его истинной природе, но благочестивым христианам не пристало даже слушать подобное.

– Пожалуйста, пойдемте дальше, – взмолился Оливье. – Взгляните, мадам, как древние деревья оделись в изумрудную свежесть апреля, с какой невинностью они ликуют, празднуя возвращение солнца.

– Но, Оливье, ведь люди болтают разное…

– Все это детские сказки. Пожалуйста, пойдемте дальше. Этот лес и впрямь находится во власти неодолимых чар, но это всего лишь чары красоты.

Действительно, как он и сказал, раскидистые дубы и буки покрылись нежной зеленой листвой, и лес дышал такой животворной и безмятежной радостью, что трудно было поверить страшным легендам и преданиям. В такие дни сердца, обуреваемые тайной любовью, полнятся желанием быть вместе бесконечно. После не слишком упорных возражений и настойчивых заверений Адель позволила Оливье убедить себя, и они продолжили свой путь.

По тропинке, протоптанной то ли дикими зверями, то ли людьми, молодые люди беспрепятственно углублялись в обитель мифического зла. Склонившиеся ветви ласкали их мягкой листвой, точно маня идти дальше, солнечные лучи проникали сквозь высокие кроны, подсвечивая прекрасные лилии, что цвели, таясь во мраке меж узловатых могучих корней. Стволы деревьев, искривленные и корявые, покрытые вековыми наплывами коры, уродливо горбились под грузом незапамятных лет, но от них исходило ощущение древней мудрости и спокойного дружелюбия. Адель то и дело вскрикивала от восторга, и ни она, ни Оливье не находили ничего зловещего или подозрительного в этом сочетании утонченной красоты и причудливой корявости старого леса.

– Разве я был не прав? – спросил Оливье. – Стоит ли бояться безобидных цветов и деревьев?

Адель улыбнулась, но ничего не ответила. Стоя в освещенном солнцем кругу, молодые люди смотрели друг на друга, охваченные чувством новой, завладевающей их сердцами близости. В безветренном воздухе витал пьянящий аромат, исходивший из какого-то незримого источника, – аромат, что, казалось, тайно говорил о желании и любовном томлении и призывал отдаться страсти. Непонятно было, что за цветок его издает, ибо под ногами росло великое множество неведомых цветов – с мясистыми колокольчиками чувственного белого и розового цветов, с кудрявыми переплетающимися лепестками, с сердцевинками, похожими на зияющие алые раны. Адель и Оливье смотрели друг на друга, точно ослепленные внезапной вспышкой пламени, и в крови у обоих неодолимо вскипал всепоглощающий зов, как будто они выпили любовного зелья. Одна и та же мысль явственно читалась в дерзком блеске глаз Оливье и в застенчивом румянце на щеках графини. Так долго скрываемая любовь, о которой ни один из них до сих пор не заявлял открыто, властно заговорила в сердцах обоих. Одинаково смущенные, они в неловком молчании продолжили прерванную прогулку.

Молодые люди не осмеливались взглянуть друг на друга, и ни один не