Это наше последнее Рождество вместе.

Жизнь разлучает нас. Те, Кому Виднее, решают, что мое место в военной школе. А затем следует печальная череда побудок и отбоев по сигналу трубы в застенках казарм и в мрачных летних лагерях. Есть у меня и другой дом. Но он не в счет. Мой дом там, где живет моя подруга, а там мне больше бывать не довелось.

А она остается там, хлопочет на кухне. Одна с Куини. Потом совсем одна. («Милый Бадди, — с трудом разбираю я ее каракули, — вчера лошадь Джима Мейси лягнула Куини насмерть. Слава богу, она почти ничего не почувствовала. Я завернула ее в тонкую льняную простынку и отвезла на тележке на луг Симпсонов — там она теперь рядом со всеми своими косточками…») Несколько ноябрей она еще продолжает печь кексы в одиночку, не так много, но порядочно, и конечно, она присылает мне «самый лучший из всей партии». И еще в каждое письмецо она вкладывает монету в десять центов, завернутую в туалетную бумагу. «Сходи в кино и напиши мне, о чем был фильм». Однако мало-помалу она начинает путать меня в письмах с другим своим другом — с тем Бадди, который умер еще в восьмидесятых. И она все чаще, а не только по тринадцатым числам, остается в постели: приходит ноябрьское утро, почти совсем зимнее, безлиственное, бесптичье утро, когда она уже не может встрепенуться и воскликнуть: «Ух ты! Погодка-то как раз для кексов с изюмом!»

И когда это случается, я сразу чувствую. Соответствующее извещение лишь подтверждает новость, которая уже получена мной по тайным каналам, незаменимая часть меня самого срывается с лески и взмывает на волю, словно воздушный змей. Вот потому-то, идя через школьный двор тем декабрьским утром, я все вглядываюсь в небо. Словно вот-вот увижу, как две души — два упущенных бумажных змея — торопятся в небеса.

Перевод Е. Калявиной

Средь дорожек, ведущих в Эдем

(1960)

Однажды мартовским субботним днем, когда приятный ветерок надувал паруса облаков, мистер Айвор Белли купил у бруклинской цветочницы охапку чудесных нарциссов и отправился сперва на метро, а потом пешком на огромное кладбище в Куинсе, куда не казал глаз с того самого дня минувшей осенью, как похоронил там свою жену. Вовсе не чувствительность стала причиной его возвращения на могилу супруги, ибо миссис Белли, прожившая с мистером Белли в браке двадцать семь лет, на протяжении каковых они произвели на свет двух ныне взрослых и замужних дочерей, была женщиной богатых природных качеств, по большей части невыносимых, так что он не горел желанием возобновить малоутешительное общение с нею, даже на уровне духовном. Вовсе нет. Просто суровая зима наконец-то отступила, и он ощутил надобность размяться, подышать воздухом, совершить духоподъемную прогулку — погода ведь стояла восхитительная, и пахло весной. Ну и, конечно, в качестве дополнительного дивиденда приятно будет сообщить дочерям о посещении могилы их матери, особенно если это слегка успокоит старшенькую, а то она, похоже, возмущена тем, с каким удовольствием мистер Белли вкушал холостяцкую жизнь.

Кладбище вовсе не являло собой картины покойной и отрадной, по правде сказать, оно наводило жуткое уныние: акры мглистых камней, усеявших скудно поросшее травой открытое плато, начисто лишенное тени. Беспрепятственный вид на Манхэттен скрашивал местность наподобие театральной декорации, Манхэттен маячил позади могил, словно надгробный памятник здешним тихим насельникам, вышедшим в тираж бывшим горожанам. Совокупное зрелище побудило мистера Белли, которого профессия налогового бухгалтера приучила наслаждаться иронией, какой бы садистской она ни была, улыбнуться и даже захихикать, но, господи боже! — смекнув подоплеку, он содрогнулся, и всю жизнерадостность, которая несла его по утоптанным, посыпанным гравием кладбищенским дорожкам, как рукой сняло. Он замедлил шаг, потом остановился вовсе и подумал: «Лучше бы сводил Морти в зоопарк» (Морти был его внуком трех лет от роду). Однако не пойти дальше значило бы проявить хамскую злопамятность, да и зря он, что ли, на букет потратился? Бережливость вкупе с добропорядочностью помогли мистеру Белли воспрянуть, и вот, тяжело отдуваясь от спешки, он наконец склонился, чтобы воткнуть нарциссы в гранитную урну, приютившуюся на шероховатой серой плите, где готическим шрифтом была высечена надпись, заявлявшая, что:

САРА БЕЛЛИ

1901–1959

в прошлом

ПРЕДАННАЯ СУПРУГА АЙВОРА

И ВОЗЛЮБЛЕННАЯ МАТЬ АЙВИ И РЕБЕККИ

Господи, какое же все-таки облегчение знать, что язык этой женщины наконец-то угомонился. Но как ни успокоительно было это знание, да еще и подкрепленное мечтами о новой, тихой холостяцкой квартире, оно не сумело снова разжечь внезапно потухшую радость бытия и ощущения собственного бессмертия, вспыхнувшие в нем, когда он вышел из дому. Сколько радости сулили ему и воздух, и предстоящая прогулка, и ароматы еще одной весны, вступающей в свои права! А теперь он сокрушался, что не надел шарф: коварное солнце светит, но не греет, да и ветер, кажется, разыгрался не на шутку. Подрезав нарциссам стебли для красоты, он пожалел было о том, что не может поставить их в воду, тем самым отсрочив их гибель, но потом махнул на цветы рукой и повернулся, чтобы уйти.

И наткнулся на какую-то женщину. Почему-то он не заметил ее раньше среди немногочисленных посетителей кладбища, и подошла она совсем неслышно. Не уступая ему дорогу, она мельком взглянула на нарциссы, затем ее глаза, смотревшие из-за очков в металлической оправе, снова обратились к мистеру Белли.

— Мм… Родственница?

— Жена, — ответил он, испустив вздох, будто подобные звуки были чем-то обязательным.

Она тоже вздохнула, чудной это был вздох, в нем явно слышалось удовлетворение.

— Ой, извините.

Лицо мистера Белли вытянулось.

— Бывает…

— Горе-то какое.

— Да.

— Надеюсь, она не долго болела? Не сильно маялась?

— Н-н-нет, — протянул мистер Белли, переминаясь с ноги на ногу. — Умерла во сне. — Повисло неудовлетворенное молчание, и он прибавил: — Сердце.

— Ну и ну. Мой отец так же умер. Совсем недавно. У нас с вами есть нечто общее. Нам есть, — произнесла она жалобным голосом, от которого ему стало не по себе, — о чем поговорить.

— …представляю, каково вам.

— По крайней мере, они не страдали. Это такое утешение.

Бикфордов шнур терпения мистера Белли уже догорал. До сих пор, как и подобает, мельком взглянув на собеседницу, он смотрел долу, изучая ее туфли, из тех грубоватых и прочных, так называемых практичных туфель, что обычно носят пожилые дамы и сиделки.

— Огромное утешение, — подтвердил он,