во время этих работ производилась с обеих сторон перестрелка из самопалов, и противные армии бросали друг в друга ручные гранаты. После полудня Бутурлин перешел к более решительным действиям, чтобы помешать осаждающим: сначала бросил против них отряд конницы, который, однако, был прогнан, а затем сделал сильную вылазку пехотой. «Около трех часов, — пишет Гордон, — между тем как мой полк стоял на правом крыле, вышли стрельцы в большом числе из своего лагеря и устремились прямо на меня, чем я был побужден перестроить мой фронт направо. Мой фронт состоял из пяти рот и одной роты гренадер, две роты находились в резерве, а остальные роты были в лагере. После получасовой битвы стрельцы стали подаваться назад. Когда мы начали стрелять, они отступали, а мы наседали на них. Это продолжалось в течение часа, пока они не были отогнаны на значительное расстояние к великому удовольствию его величества». Петр, следовательно, не скрывал своей радости, видя поражение стрельцов. Два вновь построенных редута остались во власти осаждающих, которые связали их линиями с редутами, сделанными накануне. «Известное описание» содержит еще одну подробность боя в этот день. Осажденные прибегли к хитрости: со стен стали из медных труб поливать водой пехоту Ромодановского с тем, чтобы вымочить и сделать непригодными к бою ее ружья и ручные гранаты. Заметив это, бомбардиры и сержанты Преображенского полка, взяв некую великую трубу, опустили один ее конец в Москву-реку, а другой направили на людей, стоявших со щитами на стене городка, и с «великою прыткостью на неприятеля лили, так что и со щитами не могли стоять, но овых опровергало назад, а иных так обмочило, что они со стен разбежались». И этот день не обошелся без «потерь», хотя, по свидетельству Гордона, и незначительных. 3 октября стрельцы предприняли две вылазки, одну вслед за другой, чтобы овладеть ближайшими к городку редутами; но обе вылазки были отбиты. После полудня войска Ромодановского вновь продолжали осадные работы, ведя их от редутов до самого рва городка. Осажденные, чтобы помешать этим работам, сделали новую попытку нападения. Они были встречены Преображенским полком и после сильной пальбы должны были отступить, причем бомбардир Преображенского полка Петр Алексеев с несколькими матросами того же полка взяли в плен стрелецкого полковника Сергеева, за что генералиссимус публично его благодарил. Утром 4 октября осажденные войска Бутурлина делали опять вылазки, чтобы завладеть редутами осаждающих, но были отбиваемы. Желая исправить этот урон, сам генералиссимус Бутурлин бросился на Ромодановского.

Произошел третий по счету поединок между главнокомандующими, причем на этот раз они бились бичами «зело долго», и Иван Иванович должен был отступить. Это был день св. Франциска, именины Лефорта. Именинник давал большой обед, на котором возникло смелое решение немедленно же взять городок приступом. После обеда генералиссимус Ромодановский отдал приказ штурмовать городок. С левой стороны двинулись в атаку Преображенский полк и бомбардиры, а с правой — полки Семеновский, Лефортов и Гордонов. «Около 3 часов, — пишет Гордон, — мы выступили, неся с собой фашины и доски, чтобы заполнить рвы и накладывать на них мосты, а также везли на двух повозках воспламеняющиеся предметы, чтобы зажечь вал». «И в том приступе, — говорит „Описание“, — первый бомбардир Преображенского полку Петр Алексеевич учинил зажигательную телегу длинную: в ней были положены некоторые огненные составы и хворост и смола, а спереди было железное копье с зазубрьем вострым; и как тое телегу роскатя (рву хворостом накиданну бывшу) в вал, то копье увязло, и ту телегу зажгли». Таким образом, подожжен был плетень, окружавший неприятельский вал, земля осыпалась и открылся доступ осаждающим. Однако, по свидетельству Гордона, огонь от зажигательных повозок причинил городку лишь незначительный вред.

Осажденные защищались очень храбро: бросали в осаждающих ручные гранаты и бомбы и начиненные зажигательными веществами горшки, лили на них из пожарных труб воду, отбивались палками, длинными бичами и шестами, к концу которых привязаны были зажженные пуки пеньки, обмакнутой в смолу, серу или селитру. Был виден, говорит свидетель, «великий огнь и воскурение дыма» и слышен крик с обеих сторон. Победа склонилась на сторону осаждающих. «После двухчасового сопротивления, — продолжает свой рассказ Гордон, — мы взяли внешние верки при помощи штурмовых лестниц и преследовали осажденных так настойчиво, что вместе с ними ворвались в крепость».

Стрельцы Бутурлина бежали из городка, ушли в свой обоз, расположенный вправо от городка, и там окопались. Городок достался в руки победителей. Комендант городка генерал Трауернихт и стрелецкий полковник Макшеев были взяты в плен.

Приведенные связанными к генералиссимусу Ромодановскому пленники, «видя страшное его победоносное лицо, вострепетав, на колена свои пали, просяще у него милосердия и своего живота»[313]. В городке в виде гарнизона был поставлен Семеновский полк. Генералиссимус князь Ромодановский повелел сказать своим войскам милостивое слово. Это не особенно грамотно составленное слово сказывал рында князь М. Н. Львов. «Генералы, полковники, бомбардиры и прочие храбрых пехотных войск урядники! Превысокий генералиссимус наш, князь Федор Юрьевич Прешбургский и Парижский (?) и всея Яузы обдержатель, велел вам сказать, видя сего числа храбрый воинский ваш подвиг и смелость в приступе к неприятельскому городу и какими дивными, огнедышущими промыслы и стрельбою мочною, не устрашась неприятельской стороны жестокого противления и розных огненных вымышленных бомбов, гранат и горшков кидания и водного из многих труб литья и на шестах смоленым с огнем отбивания и землею метания, однакож смело лицо свое против тех всех стихий утвердясь в таком малом времени во одержание по прежнему его град[314], из рук неприятеля его взяв, паки ему возвратили и тольких вязней (пленников), яко и самого воеводу и полковника со всем его полком и [с] знамены и с ружьем взяли; а осталых храброго своего и мужественного приступа к бегству понудили, жалует за тое вашу службу». На радости генералиссимус велел «потчивать довольно» своих храбрых воинов, а пленных велел отпустить. День опять не обошелся без жертв. Несколько человек было ранено, и пострадал и сам именинник Лефорт, которому огненным горшком обожгло лицо. «В меня бросили, — писал об этом эпизоде Лефорт своему брату в Женеву, — горшок, начиненный более чем четырьмя фунтами пороху; попав мне прямо в плечо и в ухо, он причинил мне ожог, именно обожжена была кожа на шее, правое ухо и волосы, и я более шести дней ходил слепым. Однако, хотя кожа на всем лице у меня была содрана, все же я достиг того, что мое знамя было водружено на равелине и все равелины были взяты… Я, безусловно, принужден был удалиться в тыл, чтобы перевязать мои