Все здесь шло своим чередом.

«Вообще-то первоначально я выбрал Веркольский монастырь. Из Воркуты добирался до Верколы через Котлас, и там один из котласских священников попросил меня заехать в Сию и передать поклон иеромонаху Александру (Зенину). Тогда монастырь только начал восстанавливаться. Приехал сюда, но отца Александра уже не застал… Но я встретился и поговорил с настоятелем отцом Трифоном, и он мне посоветовал остаться в Антониево-Сийском монастыре. Так я остался здесь на послушаниях. Потом принял монашеский постриг» (из интервью с игуменом Варлаамом). Уже когда был рукоположен во священный сан, когда исполнял сначала обязанности духовника, а потом настоятеля обители, он понял, что за внешним царственным величием пустыни кроются многие невидимые стороннему глазу труды и страсти, проблемы, а порой и человеческие драмы.

Канон составления житий святых угодников Божиих не предполагает описания этой прикровенной стороны жизни отшельников. Однако даже сквозь череду типологических событий (в иконографии это сравнимо с житийными клеймами), повторяющихся из жития в житие, можно разглядеть сюжеты особенные, пронзительные, потрясающие своей безотрадностью, своей обыденной отрешенностью. Например: «Инокам приходилось переносить много лишений. Сам преподобный вместе с другими иноками вырубал лес и копал землю. Этим подвижники добывали себе скудное пропитание. Питались и “саморастущими былиями”, то есть ягодами, корнями трав и грибами».

Или другой пример – некий сборщик дани из Новгорода Василий Бебрь, думая, что у преподобного Антония много денег, подговорил разбойников ограбить иноков. «Хищники» напали на обитель, но были остановлены молитвой старца, и «гонимые ужасом» разбежались. Узнав об этом, Василий испугался, осознав на что он посягнул, раскаялся в содеянном, разумеется, и был великодушно прощен святым старцем.

Задумываясь над последним эпизодом из жития преподобного, можно вспомнить слова Г. В. Флоровского: «Слишком привыкли русские люди праздно томиться на роковых перекрестках, у перепутных крестов. “Ни Зверя скиптр нести не смея, ни иго легкое Христа…” И есть в русской душе какая-то особенная страсть и притяжение к таким перепутьям и перекресткам. Нет решимости сделать выбор. Нет воли принять ответственность. Есть что-то артистическое в русской душе, слишком много игры. Душа растягивается, тянется и томится среди очарования. Но очарование не есть любовь… Душа двоится и змеится в своих привязанностях».

А святой Антоний побеждает именно «жертвенной и волевой любовью, не накатом страсти, не медиумизмом тайного сродства» («Разрывы и связи» того же Г. В. Флоровского), но любовью, о которой в Первом послании Апостола Павла к Коринфянам сказано:

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

не радуется неправде, а сорадуется истине;

все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (Кор. 13: 4–7).

Этим божественным оружием, смысл действия которого неведом его врагам и пугает его недоброжелателей, преподобный сокрушает не столько недругов и разбойников, сколько несовершенство раздвоенной человеческой натуры, подверженной внутренним мятежам, склонной очаровываться, то есть подпадать под действия бесовских чар. Вслед за известными и неведомыми нам старцами Северной Фиваиды преподобный Антоний называет себя «худым и грешным» не случайно. В этом нет ни коварства, ни лицемерия, ни позерства, но абсолютная правда, ведь отшельник слишком хорошо знает самого себя, своих демонов, ведя с которыми постоянную «невидимую брань», он наполняется опытом и знанием того, как иноку должно подвизаться в пустыне.

В «Лествице, или Скрижалях духовных» преподобного Иоанна, игумена Синайского монастыря, сказано: «Кто истинно возлюбил Господа, кто истинно желает и ищет будущего Царствия, кто имеет истинную скорбь о грехах своих, кто поистине стяжал память о вечном мучении и страшном суде, кто истинно страшится своего исхода из сей жизни, тот не возлюбит уже ничего временного, уже не позаботится и не попечется ни об имениях и приобретениях; ни о родителях, ни о славе мира сего, ни о друзьях, ни о братьях, словом, ни о чем земном, но отложив все мирское и всякое о нем попечение, еще же и прежде всего, возненавидев самую плоть свою, наг, и без попечений и лености последует Христу, непрестанно взирая на небо и оттуда ожидая себе помощи».

Известно, что преподобный дважды покидал основанный им монастырь, чтобы более полно и сосредоточенно предаться «умной молитве», от которой в Троицком монастыре его отвлекали насельники и многочисленные паломники, со временем устремившиеся на Сию (в этом Антоний Сийский напоминает Мартиниана Белозерского, который неоднократно покидал Ферапонтов и Вожеезерский монастыри, а затем вновь возвращался в них).

Сначала преподобный Антоний поселился в «куще» на острове Дубницкого озера в трех верстах от Троице-Сийского монастыря, где поставил часовню Николая Чудотворца. А затем он перешел на озеро Падун, что располагалось в пяти верстах от Дубнинского. Как сказано в житии преподобного, «это место было окружено горами; на горах рос такой высокий лес, что снизу казалось – он достигает до небес. Келлия преподобного приютилась у подножия этих гор и как бы обсажена была кругом двенадцатью белыми березами… Подвижник сколотил из бревен плот и с него удил рыбу на озере для пропитания. Во время уженья он обнажал голову и плечи на съедение комарам и оводам: насекомые слетались роями, покрывали его тело, кровь струилась по шее и плечам, а подвижник стоял неподвижно. Так прожил преподобный два года вне своей обители, в обеих пустынях».

По возвращении на Сию святой старец составил «Духовную память» – наставление братьям по устройству монастырской жизни, а по сути устав, в котором он изложил основные принципы общежития. Среди них были такие, как общая и равная для всех пища и одежда, запрет хмельного пития – «и сим уставом блаженный возможе пьянственного змия главу отторгнути и корение его отсещи», – строгая внутренняя дисциплина, немногословие и смирение: «Обязал иноков подавать нескудную милостыню, делал это нередко и сам, тайно от братии, боясь вызвать их ропот». Опять же Антоний требовательно относился к изучению духовных книг, Священного Писания и трудов Отцов Церкви. Так, после смерти преподобного, наступившей в 1556 году, монастырская библиотека насчитывала 66 книг – немало для столь отдаленной обители. Впоследствии она стала одним из богатейших древлехранилищ Русской Фиваиды наряду с библиотеками Соловецкого и Кирилло-Белозерского монастырей.

В 1903 году архив монастыря составляли около 17 тысяч документов и 359 ценнейших рукописных книг. После открытия обители в 1992 году библиотеку начал вновь собирать игумен Трифон (Плотников), и на сегодняшний день она составляет более 30 тысяч томов, из которых 200 – книги до 1830 года издания. В начале 2000-х годов коллекцию монастырского церковно-археологического кабинета пополнило уже известное нам «Похвальное слово Антонию Сийскому и русским святым» царевича Иоанна Иоанновича, в то время переизданное в Петербурге. Важно отметить, что святые старцы Северной Фиваиды