заболевание, массовое социогенное заболевание или даже (как в случае с COVID-19) «синдром реактивной психологической катастрофы», мы все равно имеем дело с одними и теми же явлениями и нисколько не приближаемся к разгадке их сущности[447]. И хотя в современном языке слово «истерия» чаще всего употребляется в уничижительном смысле, с оттенком пренебрежения или намеком на симуляцию, на самом деле явления, подобные истерии, окружают нас повсюду, а ученые и врачи относятся к ним серьезно: несмотря на отсутствие видимых материальных патологических причин, психологические и телесные последствия не становятся менее реальными для тех, кто переживает такие состояния[448]. Как и в случае с истерией, слова «ноцебо» и «плацебо» по-прежнему воспринимаются негативно, словно речь идет о фантазиях пациента, а не о чем-то, что можно соответствующим образом описать и объяснить. Несколько исторических примеров переживания боли и болезней при отсутствии видимых физических причин помогут контекстуализировать и придать легитимность страданиям, которые испытывают люди в аналогичных условиях сегодня. Хотя многим может не понравиться идея о том, что постковидный синдром не имеет никакого отношения к коронавирусу, а скорее основан на атмосфере страха, тревоги и стресса, вполне вероятно, что более широкое распространение этой идеи принесет некоторым людям облегчение.

Вуду? Ноцебо и вековая загадка порчи

В 1942 году известный гарвардский физиолог Уолтер Брэдфорд Кэннон опубликовал трактат о «вуду-смерти». Это было серьезное экспериментальное исследование, посвященное риску умереть от на первый взгляд безобидных действий — проклятия, порчи или заклинания. Он задавался вопросом: может ли «зловещее и непроходящее состояние страха… положить конец жизни?»[449] Ученые и врачи годами пытались осмыслить феномен шока — внезапного и необратимого распада регуляторных функций человека, в результате которого увиденное зрелище, услышанный звук или безобидная травма иногда приводят к смерти. Это явление получило распространение во время Первой мировой войны и было подробно описано Стефаносом Геруланосом и Тоддом Мейерсом[450]. Больше всего поражает удивительное многообразие областей знания, представители которых обратились к этому вопросу. Психиатры, физиологи и антропологи считали, что именно их дисциплины располагают необходимым инструментарием для разгадки головоломки шока, но как раз возникшая междисциплинарность дает самые удивительные результаты.

Кэннона вдохновляла антропология, а антропологов, в свою очередь, — работы Кэннона. Вуду-смерть была ключом к познанию контекстуальных и индивидуальных вариаций шока. Она продемонстрировала силу магии и объяснила, почему разные человеческие организмы, несмотря на очевидное функциональное сходство, не всегда ведут себя одинаково. Она позволила заговорить о влиянии культуры и общества на тело, на представления о гармонии жизни и смерти и открыла путь к исследованиям ноцебо[451]. Ученым-медикам она помогла понять, что мозг и тело могут генерировать боль и вызывать смерть словно на пустом месте. Кэннон начинал свои эксперименты с животных, пытаясь найти физиологические явления, которые могли служить единственным объяснением наступившей смерти, но затем с головокружительной легкостью связал истории о смерти от вуду из антропологических текстов и случаи гибели от шока во время недавних войн между «цивилизованными» странами. «Вследствие колдовства» человек может умереть «от настоящего шока в хирургическом смысле, шока, вызванного продолжительным и напряженным волнением»[452]. «Шоковое переживание» на поле боя могло иметь «стойкие последствия», так что тревога в сочетании с голодом, жаждой и учащенным пульсом становилась причиной смерти. Это «вполне соответствовало бы условиям, в которых жили первобытные племена». «„Вуду-смерть“ может быть реальной, и… ее можно объяснить как следствие шокирующего эмоционального напряжения — явного или скрытого ужаса»[453].

Нашумевшая статья Кэннона породила как широкое одобрение, так и обильную критику. Однако большинство исследователей плацебо и ноцебо согласны с тем, что слова и ритуальные практики действительно способны вызывать боль и даже порождать опасные эмоции, которые в определенных обстоятельствах и контекстах могут убить, если эмоциональная или физиологическая реакция на них обусловлена реальностью их воздействия (сюда можно отнести чувство беспомощности или безнадежности)[454]. В переосмысленном виде вуду-смерть остается ориентиром для современной медицинской науки[455]. По словам Отниэля Дрора, «послевоенная биомедицина „обнаружила“, что явления, подобные вуду, повсеместно распространены в современном западном мире»[456]. Дрор отдельно указывает на нежелание Кэннона признать связь вуду-смерти и христианских целительских практик, настаивая на том, что они функционируют в соответствии с разной «логикой»[457]. Включение экспериментальной работы Кэннона в более широкую область знаний о ноцебо и плацебо стало возможным лишь благодаря более поздним исследованиям, но Дрор отмечает, что «создание теории плацебо» было частью «механизмов, объясняющих альтернативные представления о познании» — месмеризм, спиритизм, исследования экстрасенсорных способностей и т. д. — «в терминах ортодоксальной теории». Это способствовало укреплению и институционализации власти и авторитета «ортодоксальных врачей» в противовес преобладавшему в XIX веке влиянию «альтернативных подходов и космологий». Кажется, что плацебо и ноцебо существуют как бы вне рамок научной системы формирования знания, но в то же время функционируют внутри ситуативных культурных процессов возникновения знания и веры. Хотя в работе Кэннона есть попытка подчеркнуть дистанцию между цивилизованной Америкой и вуду-практиками, которыми занимаются те, кого изучают антропологи, в ней неизбежно присутствует апроприация той или иной формы знания. Как отмечает Дрор, работа Кэннона оспаривает привычные представления о том, «что такое научное знание», «кто может претендовать на знание» и «как поддерживать авторитет» таких претензий[458]. Если с точки зрения риторики кэнноновское исследование не выходило за привычные рамки, то попытка найти лабораторное подтверждение действенности вуду включила его в аффективную, практическую и дисциплинарную логику западных медицинских экспериментов. Ценность этой работы, равно как и трудов последователей Кэннона, неоспорима.

Например, Мартин Сэмюелс, основатель кафедры неврологии в Бригэмской женской больнице Гарвардской медицинской школы, в 2007 году в статье на страницах Cleveland Clinic Journal of Medicine вновь обратился к «вуду-смерти» Кэннона, продемонстрировав на примере вегетативной нервной системы «связь между нервно-психическими заболеваниями и внутренними органами», которая может объяснить разные случаи внезапной смерти. Он выявил связь между несколькими ее формами, в том числе внезапной смертью мужчин среднего возраста, синдромом внезапной детской смерти, «вуду-смертью» (или испугом до смерти), скоропостижной смертью во время природной катастрофы, внезапной смертью, вызванной горем или крупной потерей; во время панической атаки или от психологического стресса, а также во время войны[459]. Для медицины, истории и общества в целом очень важны многочисленные экспериментальные доказательства того, что «стресс сам по себе может вызвать» поражения сердца, приводящие к смерти. Во избежание путаницы определение стресса здесь дано широкое: «эмоциональные ограничения, хирургическое вмешательство, бактериемия, ваготомия, токсины и др.»[460] «Неврологическую катастрофу» вызывает «гиперактивность симпатического отдела вегетативной нервной системы», которая влечет