Одно из исследований показало: люди, убежденные, что они инфицированы COVID-19, чаще испытывают тяжелые симптомы вируса, особенно если в анамнезе присутствуют тревожные расстройства[434]. Это подтвердило результаты других исследований, в которых было установлено, что преобладание негативных эмоций коррелирует с сообщениями о симптомах болезни и побочных эффектах лечения[435]. В то же время исследование, проведенное в Греции среди пациентов с аутоиммунными ревматическими заболеваниями, продемонстрировало, что около 10 % респондентов испытывали ноцебо-эффект, связанный с их заболеванием. Это свидетельствует о росте числа случаев «ноцебо-поведения» по сравнению с периодом до пандемии, причем между принадлежностью к этим 10 % и высоким уровнем образования прослеживалась заметная связь. В данном случае предполагается, что именно характерные для пандемии «переживания и значительные перебои в медицинском обслуживании» спровоцировали новые проявления ноцебо. Предполагается, что атмосфера пандемии порождает симптомы, не связанные с коронавирусом, а это указывает на разрушительную силу повышенных показателей тревожности в отношении здоровья и переживаний по поводу состояния здравоохранения и медицинского обеспечения[436]. Историки демонстрируют свидетельства об аналогичных процессах. Нервные заболевания, которые принято связывать с современным ритмом городской жизни, отчасти были ятрогенными, вызванными тревогой органов здравоохранения по поводу возможной тревоги. Врачи высказали мнение о том, что современный быт, электричество и технологии могут перегружать организм, и оно оказалось настолько популярным, что люди начали демонстрировать симптомы неврастении, вызванной этими причинами[437]. Эффект ноцебо реален. Симптомы болезни, которые описывают пациенты, нельзя сбрасывать со счетов как фантазии или порождения заблуждающегося разума. Это настоящие симптомы, даже если они не связаны непосредственно с теми заболеваниями, на которые грешит пациент.

В скором времени появится огромный массив данных, который позволит изучать пациентов с так называемым «постковидным синдромом» (также известным как лонг-ковид). Учитывая тщательно задокументированное эмоциональное потрясение, вызванное пандемией, можно ожидать, что некоторая доля последствий «постковидного синдрома» связана с эффектом ноцебо, который коррелирует с общей эмоциональной атмосферой и персональными психическими расстройствами. На сегодняшний день известно, что у половины обследованных пациентов, «обратившихся за медицинской помощью в связи с острым постковидным синдромом», коронавируса не было, и все же ученым удалось доказать, что наличие иммунитета к коронавирусу не влияет на наличие признаков «постковидного синдрома», среди которых выделяют «сильную усталость, падение качества жизни и психологическое напряжение». Кроме того, результаты этого исследования демонстрируют, что у значительной части испытуемых с «постковидным синдромом» «наблюдается тревога, депрессия и посттравматическое стрессовое расстройство». Опять же, следует отказаться от соблазна рассматривать эти симптомы или сам постковидный синдром как массовую симуляцию или мистификацию. Как утверждают авторы, «сохранение физических симптомов (связанных или не связанных с COVID-19), вероятно, обусловлено психологической нагрузкой вследствие пандемии»[438]. Иными словами, заражение коронавирусом не является необходимой предпосылкой для некоторых проявлений острого постковидного синдрома. Значительная часть общества оказалась под воздействием эффекта ноцебо, сходного с ПТСР.

Думаю, это свежее исследование позволяет по-новому взглянуть на историю переживания боли и болезни, особенно когда речь идет об истерии[439]. Негативное эмоциональное состояние — отдельного человека или общества в целом — служит предпосылкой для возникновения эффекта ноцебо, который тем не менее возникает в определенные моменты времени и при наличии известных триггеров. Как и в случае с постковидным синдромом, проблема изучения истерии заключается в том, что этот диагностический ярлык ассоциируется с симуляцией, обманом, недостатками «темперамента» или «характера». На протяжении XVIII–XIX столетий в Европе истерические расстройства у женщин объясняли психической слабостью, функциями половых органов и эмоциональной неустойчивостью, и всякий раз на основании этих объяснений вместо того, чтобы признать реальность истерии, от нее отмахивались как от несуществующей болезни и фантазии. Гендерная политика в этом вопросе подробно изучена, равно как и сила внушения врача, который формирует представления о классических симптомах и проявлениях истерии[440]. Тем временем взгляд на истерию через концепцию ноцебо открывает гораздо больше возможностей. Истерия — это настоящая болезнь, ее причины кроются в представлениях общества и подавлении эмоций, что создавало необходимые предпосылки для тревожных состояний. Где бы она ни возникала, для понимания специфических особенностей этого заболевания важен определенный контекст.

В середине 1970-х годов историческое исследование «истерических эпидемий» 1872–1972 годов, проведенное Франсуа Сируа, показало, что массовые вспышки были обычным явлением, они случались в школах, на фабриках и охватывали одновременно целые городки с сотнями жителей[441]. Первые сообщения о массовой истерии Сируа относит к ахенской «танцевальной чуме», разразившейся в 1374 году, но не составляет труда отыскать и более древние примеры[442]. Кристофер Милнс в своей недавней работе по истории эйфории проследил связи между болью, истерией, компульсивными массовыми танцами и пляской святого Витта. Так нашлось объяснение исступленно танцующим душам у Аристотеля и рассказу о мосте, рухнувшем под тяжестью 200 танцоров в Германии в 1278 году[443]. Джерри Дабу описывает удивительную историю «тарантизма» в Италии, который впервые упоминается не позднее XI века, но был особенно популярен в течение первых нескольких веков Нового времени[444]. Номинально tarantismo представлял собой ритуал «исцеления человека, укушенного тарантулом». Симптомы укуса «могут включать тошноту, паралич, вялость, спазмы, головные боли, неровный пульс и дыхание, а также обморок». Как правило, свидетельств укуса паука при этом не обнаруживали и при появлении первых симптомов вызывали музыкантов. Человек танцевал в заданном ритме и тем самым постепенно восстанавливал гармонию тела и здоровье. Хотя Дабу обращает внимание на давние исторические споры о том, является ли «болезнь тарантизма» настоящей и «притворяется» ли tarantata или он действительно болен (а может, и вовсе находится в состоянии безумия или истерии), это именно тот случай, когда биокультурный взгляд стирает границу между двумя явлениями[445]. Состояние безумия или истерии может быть подлинной болезнью, культурные и перформативные проявления и переживание которой специфичны и привязаны к контексту.

Можно спорить, правомерно ли изучать подобные культурные явления в контексте истерии или их нужно рассматривать в связи с современным дискурсом о пандемии. На мой взгляд, у этих явлений есть нечто принципиально общее. Согласно исследованию Сируа, вспышки массовой истерии Нового времени обычно затрагивали женщин, однако внешние симптомы с течением времени заметно менялись. Этот тезис подтверждают многочисленные исторические исследования недавнего времени, которые подчеркивают значение «культурных влияний» в изменении видимых проявлений истерии, а также гендерной политики[446]. После Сируа предпринимались различные попытки переименовать подобные явления, отчасти чтобы избавиться от негативной коннотации слова «истерия» и предложить более деликатные подходы к переживанию реального душевного страдания и болезни. Но каким бы термином мы ни пользовались — массовая истерия, массовое психогенное