все эти нации процветали бы еще больше, если бы их государи и министры проявляли столь широкие и благожелательные чувства по отношению друг к другу…. Увеличение богатства и торговли в одной нации, вместо того чтобы вредить, обычно способствует богатству и торговле всех ее соседей.135

Эти идеи, возможно, под влиянием физиократов laissez-faire, повлияли, в свою очередь, на друга Юма Адама Смита, сыграли свою роль в разработке британской политики свободной торговли и находят свое воплощение в Западной Европе и сегодня.

6. История

В 1752 году, после кампании ортодоксальной партии против него как наглого неверного, Хьюм был избран хранителем библиотеки факультета адвокатов в Эдинбурге. Несмотря на скромное жалованье в сорок фунтов в год, это назначение много значило для него, ведь он стал хозяином тридцати тысяч томов. Именно благодаря доступу к этой библиотеке он смог написать свою «Историю Англии». В 1748 году он признался другу: «В зрелые годы у меня давно было намерение написать какую-нибудь историю».136 Он называл историю «великой госпожой мудрости»;137 он надеялся обнаружить в ней причины подъема и падения наций; кроме того,

Увидеть, как все представители рода человеческого проходят перед нами как бы в обзоре, представая в своем истинном обличье, без всякой маскировки, которая при их жизни так смущала суждения зрителей, — какое зрелище можно представить себе столь великолепным, столь разнообразным, столь интересным? Какое развлечение для чувств или воображения можно с ним сравнить?138

Одна из слав XVIII века заключается в том, что в течение одного поколения он породил трех величайших историков мира: Вольтер, Юм и Гиббон — все они опирались на философию, стремясь переосмыслить историю в нетеологических терминах и в широкой перспективе знаний, накопленных к тому времени. Гиббон не уставал восхвалять Юма и признавать его влияние; он ценил похвалу Юма в адрес начального тома «Упадка и падения Римской империи» (1776) выше любой другой похвалы. Был ли Юм, в свою очередь, многим обязан Вольтеру? Он пришел к своей философии и сформулировал ее как должник английских деистов, а не французских скептиков; «Трактат о человеческой природе» предшествовал всем основным работам Вольтера, Дидро и Монтескье. Но «История Англии» Хьюма (1754–62), возможно, чем-то обязана «Эпохе Людовика XIV» Вольтера (1751), даже «Эссе о нравах», части которого были напечатаны в 1745 и 1755 годах. Все три историка сходились в том, что разоблачали суеверия, отвергали сверхъестественные объяснения и отождествляли прогресс с развитием знаний, нравов и искусств.

Хьюм написал свою «Историю» в обратном порядке. Первый том (1754) охватывает правление Якова I и Карла I — 1603–49 годы; второй (1756) — с 1649 по 1688; третий и четвертый (1759) — с 1485 по 1603; пятый и шестой (1761) — от вторжения в Англию Юлия Цезаря до воцарения Генриха VII в 1485 году.

Шквал критики, обрушившийся на первый том, удивил его. Он считал, что господство в Англии вигов с момента изгнания ими Вильгельма III в 1688 году и их страх перед восстаниями якобитов в 1745 году обесцветили английскую историографию антистюартовскими страстями; и он полагал, что свободен от противоположных пристрастий. «Я думал, что я единственный историк, который одновременно пренебрег нынешней властью, интересами и авторитетом, а также воплями народных предрассудков».139 Он забыл, что он шотландец, что Шотландия все еще тайно оплакивает своего Бонни Принца Чарли и что шотландцы, включая, вероятно, и Хьюма, так и не простили Англии убийства полушотландца Карла I и прихода к власти в Англии, Шотландии и Уэльсе сначала голландца, а затем немца. Поэтому, признавая, что Карл превысил королевские прерогативы и заслуживал свержения, он представлял парламент как аналогичный орган, превысивший свои привилегии и в равной степени виновный в Гражданской войне. Он признавал право нации свергнуть плохого короля, но хотел бы, чтобы никто никогда не доводил это право до крайности; он боялся «ярости и несправедливости народа» и считал, что казнь «мягкого и благодушного» Карла опасно ослабила народные привычки уважения к правительству. Он презирал пуритан как «освященных лицемеров», которые «загрязняют» свой язык «таинственным жаргоном» и «переплетают свои беззакония с молитвами».140 Он отверг Содружество как период убийственной набожности, военной тирании и социального беспорядка, излеченного только Реставрацией Стюартов. Вольтер, рецензируя «Историю», считал Юма вполне беспристрастным:

Мистер Хьюм… не является ни сторонником парламента, ни роялистом, ни англиканином, ни пресвитерианином; он просто судебный деятель…. Ярость партий надолго лишила Англию хорошего историка, так же как и хорошего правительства. То, что писали тори, отвергалось вигами, которым, в свою очередь, лгали тори…. Но в новом историке мы находим ум, превосходящий его материалы; он говорит о слабостях, промахах, жестокостях, как врач говорит об эпидемических болезнях.141

Британские критики не согласились с Вольтером. Они не жаловались на то, что Юм редко обращался к первоисточникам, но (вспоминал он) он

на него обрушился единый крик порицания, неодобрения и даже презрения: Англичане, шотландцы и ирландцы, виги и тори, церковники и сектанты, вольнодумцы и религиоведы, патриоты и придворные объединились в своем гневе против человека, который осмелился пролить щедрую слезу за судьбу Карла I и графа Страффорда; и после того как первые вспышки их ярости закончились, что было еще более ужасно, книга, казалось, погрузилась в забвение. Мистер Миллар сказал мне, что за двенадцать месяцев он продал всего сорок пять экземпляров этой книги.142

Он был настолько обескуражен, что на некоторое время задумался о том, чтобы переехать, как в молодости, в какой-нибудь провинциальный городок во Франции, где он мог бы жить под чужим именем. Однако Франция и Англия находились в состоянии войны, а второй том был почти закончен; он решил продолжать. Его предубеждение росло от того, что ему противостояли; при пересмотре первого тома он сделал «более сотни изменений», но, как он говорит нам со всем пакостным восторгом горного импа, «все они были неизменно на стороне тори».143 Тем не менее последующие тома хорошо продавались; тори теперь приветствовали его как своего твердого защитника, а некоторые виги признали очарование простого, ясного, острого и прямого стиля, иногда предвосхищающего судейское достоинство Гиббона. Рассказ о драматическом конфликте между Генрихом II и Томасом Бекетом соперничает с повествованием Гиббона о взятии Константинополя турками. Совокупное впечатление, произведенное шестью томами, вознесло славу Хьюма на вершину. В 1762 году Босуэлл назвал его «величайшим писателем Британии».144-Но