чуда, если только свидетельство не такого рода, что его ложность была бы более чудесной, чем факт, который оно пытается установить…. Когда кто-нибудь говорит мне, что видел мертвого человека, возвращенного к жизни, я немедленно рассматриваю с собой, более ли вероятно, что этот человек либо обманывает, либо что факт, о котором он рассказывает, действительно имел место. Я взвешиваю одно чудо против другого; и в соответствии с преимуществом, которое я обнаруживаю, я… отвергаю большее чудо». Во всей истории не найти ни одного чуда, засвидетельствованного достаточным числом людей, обладающих таким несомненным здравым смыслом, образованностью и ученостью, чтобы обезопасить нас от всякого заблуждения в самих себе; такой несомненной честностью, чтобы поставить их вне всяких подозрений в намерении обмануть других; с таким авторитетом и репутацией в глазах человечества, что им нечего терять в случае, если они будут уличены в какой-либо неправде; и в то же время они подтверждают факты, совершенные столь публично и в столь знаменитой части мира, что обнаружение их неизбежно: все эти обстоятельства необходимы для того, чтобы дать нам полную уверенность в свидетельстве людей…

Максима, которой мы обычно руководствуемся в наших рассуждениях, заключается в том, что предметы, о которых мы не имеем опыта, похожи на те, о которых мы имеем; что то, что мы нашли наиболее обычным, всегда наиболее вероятно; и что там, где есть противоположность аргументов, мы должны отдавать предпочтение тем, которые основаны на наибольшем количестве прошлых наблюдений…. Сильное предположение против всех сверхъестественных и чудесных отношений создает тот факт, что они, по наблюдениям, распространены главным образом среди невежественных и варварских народов…. Странно… что такие невероятные события никогда не происходят в наши дни. Но нет ничего странного в том, что люди лгут во все века».106

Далее Юм перечислял другие препятствия для христианской веры: спокойный нейтралитет природы в отношениях между человеком и его соперниками на земле; обильное разнообразие зла в жизни и истории; очевидная ответственность Бога за грех Адама и за все грехи в мире, где по христианской гипотезе ничего не может произойти без согласия Бога. Чтобы избежать обвинения в атеизме, Юм вложил в уста «друга, который любит скептические парадоксы» и чьи принципы «я ни в коем случае не могу одобрить», защиту выдумки Эпикура о том, что боги существуют, но не обращают внимания на человечество. Друг недоумевает, почему между религией и философией не может быть соглашения о том, чтобы не приставать друг к другу, как, по его мнению, было в эллинистической цивилизации:

После того как первая тревога, вызванная новыми парадоксами и принципами философов, прошла, эти учителя, кажется, всегда жили в большой гармонии с устоявшимся суеверием и справедливо разделили человечество между собой: первые претендовали на всех ученых и мудрых, вторые — на всех вульгарных и неграмотных.107

Какой способ предложить перемирие!

В 1749 году Хьюм вернулся в Шотландию и поселился с братом и сестрой в их поместье в Найнуэллсе. Два года спустя Джон Хоум взял жену, а Дэвид переехал в Эдинбург. Теперь он отправил в печать «Исследование о принципах морали», которое, как он надеялся, заменит третий том «Трактата». Он подтвердил, что моральное чувство возникает из симпатии или социальных чувств; он отверг сократовское отождествление добродетели с интеллектом и категорически отверг мнение Ларошфуко о том, что «альтруистические» действия эгоистически мотивированы надеждой на удовольствие от общественного признания, которое они должны заслужить. Удовольствие, которое мы испытываем от таких действий, говорил Юм, является не их причиной, а их сопровождением и результатом; сами действия — это работа наших социальных инстинктов.108

Но наиболее заметной чертой второго «Исследования» является разработка утилитарной этики. Через двадцать три года после Хатчесона и за тридцать восемь лет до Бентама Юм определил добродетель как «любое качество ума, которое полезно или приятно самому человеку или другим».109 Исходя из этого, он обосновывал здоровые удовольствия жизни как полезные для человека, а двойные стандарты морали — как полезные для общества.

Долгое и беспомощное младенчество мужчин требует сочетания родителей для пропитания их потомства; а это сочетание требует целомудрия или верности брачному ложу…. Неверность такого рода гораздо более пагубна у женщин, чем у мужчин. Поэтому законы целомудрия гораздо строже для одного пола, чем для другого.110

Об этом «Исследовании принципов морали» прекрасный автор писал: «По моему собственному мнению (кто не должен судить об этом предмете), из всех моих сочинений это… несравненно лучшее». И добавлял: «Она появилась в мире незамеченной и ненаблюдаемой».111

4. Дарвинизм и христианство

В 1751 году он написал «Диалоги о естественной религии». Из всех произведений его мефистофельского настроения это самое разрушительное и непочтительное. В ней беседуют три человека: Демеа, защищающий ортодоксию, деист Клеанф и Фило, который является прозрачным Юмом. Демея утверждает, что если мы не предполагаем за явлениями некий Высший разум, то мир становится невыносимо непонятным; но он признает, что его Бог совершенно непостижим для человеческого разума.112 Клеанф упрекает Демея в том, что он пытается объяснить одну непонятность другой; он предпочитает доказывать существование Бога с помощью доказательств замысла в природе. Филон смеется над обоими аргументами. Разум, утверждает он, никогда не сможет объяснить мир или доказать существование Бога. «Какой особой привилегией обладает это маленькое возбуждение мозга, называемое мыслью, что мы должны сделать его моделью всей вселенной?»113 Что касается замысла, то приспособление органов к целям могло возникнуть не в результате божественного руководства, а в результате медленных и неуклюжих экспериментов природы на протяжении тысячелетий.114(Вот вам и «естественный отбор» через 1800 лет после Лукреция, за 108 лет до Дарвина). И даже если мы признаем сверхъестественный замысел, несовершенство приспособлений и бесчисленные страдания в мире людей и животных свидетельствуют в лучшем случае о боге с ограниченными способностями и интеллектом или о боге, совершенно равнодушном к человечеству. «В конечном счете жизнь человека имеет для Вселенной не большее значение, чем жизнь устрицы».115

Можно подумать, что к этому грандиозному произведению не приложила руку последняя рука создателя, так мало отделаны все детали и так грубы штрихи, которыми оно выполнено. Так ветры… помогают людям в навигации; но как часто, поднимаясь до бурь и ураганов, они становятся губительными! Дожди необходимы для питания всех растений и животных земли, но как часто они бывают недостаточными, как