2

Коул в тот вечер ждал Патрисию, и, когда она вышла, толкнув тяжелые зеленые двери школы Св. Антония, он сразу заметил розовый кардиган – и маленькую дырочку, явно проеденную молью. Ошибки быть не могло.

– Отличный свитер, – сказал он, протягивая руку, чтобы потрогать.

Патрисия улыбнулась и порозовела.

– Просто вот купила на распродаже. Он был в самом низу кучи, я увидела, как розовый рукав торчит. Правда, миленький?

Он не стал говорить ей, что кофта раньше принадлежала его матери, но решил, что это знак.

Он проводил ее домой, в узкое строение с крашеными полами. Ее мать как раз собиралась на работу. Она была в белой форме медсестры и больничных туфлях. Коул увидел на заднем крыльце отца – тот сидел в кресле с газетой и курил сигару. Они поднялись в ее комнату и играли в карты, сидя на полу. Она выиграла несколько партий, потом учила его вязать, показывала, как держать спицы и пряжу. Она была совсем рядом. Он чувствовал, что ее кожа пахнет сладким печеньем.

Позже он увидел ее на Хэллоуин, у пожарной станции. В их городке Хэллоуин отмечали широко, во всех домах на главной улице в окнах горели свечи, а на деревьях для пущей жути висели привидения и скелеты. Впрочем, особо стараться не было нужды – домам по большей части было не по одному веку, и жути хватало даже без украшений. В пожарке устроили вечеринку с пончиками и сидром, и все хвалились костюмами. Коул оделся Люком Скайуокером, Юджин – Йодой. Он думал, что костюмы их удались на славу, но приз им не достался. Они наткнулись на Патрисию с подругами. Она была сильно накрашена, на высоких каблуках, в коротком платье и явно что-то подложила в лифчик. На талии виднелась полоска голой кожи.

– Кто ты? – спросил он.

– А сам не понял?

Он помотал головой, и ее друзья засмеялись.

– Я проститутка, дурачок. Поцелуй меня.

3

Большинство студентов, что ходили к нему на занятия к двум, пришли в костюмах, и было немного странно читать лекцию вампирам и зомби, гулям, пришельцам и торнадо. Но, надо признать, костюмы были хороши. Кэтрин напекла тыквенного печенья, и все брали его с подноса. Она всегда делала что-нибудь такое и, возможно, думала, что ему нужна ее помощь. Из них двоих лучшим студентом когда-то была она. Но сейчас он был здесь, а она делала уборку дома.

Он читал лекцию про Томаса Коула, и студенты, как обычно, усердно конспектировали. Записывали все, что он скажет. Он видел в этом скорее попытку создать видимость, чем желание учиться.

– Как вы все знаете, – сказал он, – Томас Коул был хорошо известен в этих краях. Он был первым популярным пейзажистом в стране, и он любил Катскиллские горы, и реку Гудзон, и озера, и ручьи, и равнины, и, конечно, писал их на своих полотнах.

Джордж показал несколько слайдов:

– «Водопад Каатерскилл», «Вид на Катскиллские горы – ранняя осень», «Солнечное утро на Гудзоне», «Оксбоу». Есть еще немало, – сказал он, потом объяснил, что Коул выражал в своих работах идею возвышенного, платонический идеал природы – страх и восхищение, вызванные божественным. – Он видел в этом свою миссию как художника – показать, что изображение нетронутого рая способствует духовному подъему. Для Коула это было не просто рисованием листиков, но духовным просветлением и моралью. Пейзажная живопись стала средством передачи философских идей и прозрений. В то же время она отождествляла дикую природу Америки – грубую и прекрасную – с раем. Как сказал Эмерсон, истинное откровение неизменно сопровождается переживанием возвышенного[80].

По дороге обратно в Чозен после работы он вспоминал, что говорил в аудитории. Он усомнился, что студенты по-настоящему поняли идею возвышенного, особенно в том виде, в каком оно присутствует в природе. Они видели просветление в наркотиках, но не в природе.

«Возможно, они слишком молоды, – заключил он. Еще ничего толком не знают».

Он подумал о теории Берка – что пережить возвышенное в природе можно лишь через удивление, которое, в свою очередь, есть состояние откровения, и к такому высокому переживанию путь лежит только через страх.

Он знал, что это так. Чувствовал это в себе в последнее время с той девушкой – состояние, которое лишало значения все прочее. Место между удовольствием и болью, без границ и света, тьмы, гравитации, место, где живет душа. Как она выглядела, когда он кое-что с ней проделывал, – ее изумление, ее ужас – и наступавшее потом кошмарное удовольствие.

ДеБирс жил в кирпичном домике на Киндерхук Крик. Шелковица на лужайке была увешана призраками, и до самого порога доносились тоскливые вопли мертвецов на веревке. Флойд был в белом парике, бриджах, сером жилете и сюртуке, он держал толстый стакан, полный виски.

– Где леди Кэтрин?

– Она не смогла приехать. Не так просто найти няню.

– Жаль, – сказал ДеБирс. – Угадаете, кто я?

Джордж хмыкнул.

– И даже пряжки на туфлях! Гм-м, – сказал он.

– Сведенборг, разумеется, – оперным голосом, нараспев объявил ДеБирс. – Небольшой подарок для вас.

– Что ж, очень мило с вашей стороны, Флойд.

– Я думал, вы оцените.

– Боже, что вы такое пили?

– Не пил, – сказала недовольно Миллисент. – У него трип[81].

– Что?

Демонически улыбаясь, ДеБирс взял его за руку и повел в столовую – низкую, с жарко горящим камином – и схватил со стола пластиковую тыкву.

– Давно поговаривают, я балуюсь галлюциногенами. Это напоминает мне о том, что есть целый мир, незримый нам. Вот, – сказал он. – Друг из Беркли угостил.

– Не стоит, – сказала Миллисент.

– Это забавно, – произнесла женщина, возникшая из темноты в своем костюме.

– Джастин, – сказал он и разинул рот. Она была в длинном голубом платье, лицо покрыто толстым слоем желтой краски, глаза подведены, на губах черная помада. – Вы меня напугали.

– Я вам намекну. – Она открыла рот и испустила настолько леденящий душу крик, насколько могла.

– Очень убедительно, – сказал он. – Мунк[82] был бы в восторге.

– Спасибо. – Она окинула его взглядом. – А вы кто?

Он приехал прямо с работы.

– Хороший вопрос. Я вот сам давно пытаюсь это понять.

Но она не смеялась.

– Я – это я, разве не очевидно?

– Вы, простите, кто?

– Просто скромный учитель.

– Едва ли, – сказала она. – На самом деле это один из самых жутких костюмов, которые я когда-либо видела.

Она говорила серьезно.

– Ха-ха-ха, – сказал он.

– У нас потом будет сеанс, – перебил ДеБирс.

– Продолжайте, – сказала Джастин. – Ешьте свои овощи.

Грибы были мучнистые, на зубах скрипел песок. Джордж не без тревоги съел