Вовчик долго о чем-то думал, грызя ногти. По его лицу было видно, что он хочет задать еще один вопрос, очень важный, но никак не решается. Наконец бывшие ликвидаторы ударили по рукам. Мне не оставалось ничего больше, кроме как тоже согласиться.

– Как вы выбрались? – спросил я, когда мы уже собирались уходить.

– Нашли выход через другой килоблок, – расплывчато пояснил Хохол. – Сейчас и его наверняка в пенобетон…

– Кстати, дурачок там один на ваших этажах ошивается, – припомнил Гаврила напоследок.

– Лёлик?

– Ага, он. Держитесь от него подальше. К нему операторы подключаются.

– К гражданскому? – засомневался Вовчик.

– Причуды местного чекиста…

Я не понимал половину слов. Операторы, лифты ликвидаторов, какой-то препарат… Стоя за станком несколькими часами позже, чувствовал, будто мой мозг – это болванка, которую старательно шлифуют новой, опасной информацией. Вот только у меня нет чертежа, и что получится в итоге, можно только гадать.

…После полуторной смены казалось, что рабочие ботинки стали на пару размеров меньше. Доковыляв до своего этажа, я услышал звук запираемого гермозатвора. В коридоре стоял Боря, мялся около квартиры, не так давно сменившей хозяина. Заметив меня, он что-то поспешно спрятал в карман. Очередной подарок от нового жильца?

Я поздоровался. Боря молча отвернулся и пошел к себе.

С соседями мы в последнее время не ладили. Меньше двух недель назад Борин брат, не выдержав голодовки, прихватил товарища и попытал счастья на седьмом, но вместо биоконцентратов оба получили по пуле от Сидоровича. Теперь о жене брата заботился тихий Борис с одутловатым, вечно не выспавшимся лицом.

Я не услышал ни одного упрека, но теперь все соседи косо поглядывали на нашу квартиру. И пусть никто не мог знать наверняка, но сложить одно с другим и догадаться, из-за кого этаж лишили продовольствия, было несложно.

Дома я аккуратно прикрыл за собой дверь, ожидая, что все уже будут спать в такой час. На кухне горел свет. Вовчик сидел за столом с дымящейся папиросой в руке. Пил. Я подошел поближе и заглянул к нему в кружку. Вода?

Налил себе из еще горячего чайника и развалился на табуретке, с удовольствием вытянув уставшие ноги. Какое-то время мы молча хлебали кипяток, а потом Вова заговорил. Его хриплый голос звучал едва ли громче бормотавшего за стеной телевизора, а я представлял станок, который продолжает шлифовать мой мозг с точностью до микрона.

Вовчик рассказывал о службе. О жизни в казарме, о мутантах Самосбора, о потере товарищей. Он рассказывал об операторах и процедурах – немного, что знал сам.

Я не перебивал. Не знаю, почему он вдруг решился высказаться. Почему именно мне. Возможно, он знал, что разбуженные утренней встречей воспоминания теперь так легко не улягутся, они будут сидеть на груди, не давая спать, не давая дышать, будут впиваться в зрачки через прикрытые веки, вызывая картинки из прошлого, будут бить по перепонкам голосами мертвецов. Мертвецов, как и воспоминания, не успокоить крепкой брагой.

Вовчик говорил, а я вспоминал его же слова о жизни, полной иронии. Единственная сила, способная уберечь всех нас от кошмарных последствий Самосбора, будто сама рождена ночным кошмаром.

– Хорошо, что теперь я знаю о тебе больше, – сказал я, пока закипал вновь наполненный чайник.

– Чего это?

– Теперь я хотя бы понимаю, что ты неспроста такой мудила. У тебя разрешение, подписанное прошлым.

Вовчик мрачно ухмыльнулся.

– Та девушка, которую ты искал… Это ведь не Ирка?

Вовчик разлил воду из чайника по кружкам, закурил очередную папиросу. Покачал головой.

– Они втроем жили. Маринка моя с матерью и сестрой. На той зачистке Гаврила их не тронул. Видел, что все трое газа нахватались, но не тронул. Операторы были заняты другим, а в сержанте что-то все-таки осталось от человека. Маринку не откачали… – Бесцветный Вовин голос вдруг дрогнул. – Мать ее умерла спустя квартал, сердце не выдержало. А потом… потом их квартиру закинуло перестройкой сюда, на двенадцатый. Вместе с сестрой.

Я уже догадался, и догадка эта обожгла сильнее кипятка из стакана.

– Молодая незамужняя баба одна в двушке? Нет, такого не положено, сам знаешь. В квартирку ту мигом определили какую-то семью, а девке дали отдельную комнату…

– Здесь.

– Ага. Ирка – она ведь всегда на меня смотрела… так. Маринке завидовала. А когда я ее вдруг нашел и она мне все это рассказала… Устал я, понимаешь? Бегать устал. Искать устал. Мне идти было некуда. Я остался. С Иркой.

У меня разболелась голова. Я думал о Вове, вспоминал их частые ссоры. Ира прощала все побои, все слезы. Любил ли он ее когда-нибудь?

– Иногда я ее ненавижу, – будто услышав мои мысли, сказал он. – Будто она виновата, что не может заменить мне Марину. Будто виновата, что выжила вместо сестры. Потом я ненавижу себя, и становится совсем погано. Иногда я думаю, что процедуры были не так уж и плохи. Операторы не оставляли нам жалости, но и ненависти у нас тоже не было. Был только приказ.

– Что у вас с ней сейчас? С Ирой.

– А что у нас?

– Брось, Вовчик. В последнее время вы тише воды. Ведете себя странно. Я уже не помню, когда в последний раз видел тебя бухим. В квартиру ту полез опять же, и я сомневаюсь, что тебя просто так потянуло на былые подвиги.

– Глазастый ты, малой. – Вова впервые за долгое время посмотрел на меня. – Тебе в чекисты надо было идти, а не на завод.

– И все-таки.

Вовчик замялся с ответом. Сидел, вновь блуждая взглядом по сморщенным обоям. Выдавил наконец:

– Болеет Ирка, – выдохнул, будто освобождаясь от невидимого груза. – Я, когда в последний раз психанул… руку ей сломал. Сам же повел в медблок. Там ей плохо стало. Я уж было подумал, что это я ее сильно приложил. Но врачи сказали – саркома.

Я сидел, не зная, что сказать. Мы слишком много думали о мертвых и почти забыли о живых. Не замечали, как Ира почти не выходит из комнаты, слушали ее кашель по ночам, но не придавали ему значения. А может, это я один такой, ослепленный, блуждающий в мыслях по нарисованным коридорам из схемы Лазарева, но не видящий происходящего под носом?

– Никто не знает, – сказал Вовчик; его способность предугадывать ход моих мыслей пугала. – И ты не пиздани кому-нибудь.

Самосбор несет смерть, как несут смерть и твари из подвала. От первого можно оградиться гермами, от второго – пулями и бетоном. Но как оградиться от смерти, что уже засела в твой организм? Смерти, о приходе которой не известит ни одна сирена.

– Знавал я железякина, который мог пораженный раком орган заменить, да только далеко он, а местных без понятия даже, как спрашивать. Где-то, говорят, и лекарство есть, вроде даже в соседних килоблоках можно достать. Но из-за этой падлы, Главко, туда сейчас не добраться.