Киррик покачал головой. Что-то отчаянное, дикое появилось в его глазах.

– Хочешь сказать, что ты больше в меня не веришь?

Он отвернулся. Теперь уже я почувствовала, словно мне отвесили пощечину. С его стороны было очень жестоко так внезапно отстраняться.

– Вместо того чтобы ободрить, ты только сильнее удручаешь меня. Сейчас я не могу выслушивать твои сомнения. Я вернусь, когда ты будешь чувствовать себя лучше.

Он ушел. Друг немного задержался и бросил на меня полный тревоги взгляд. Потом последовал за хозяином. Занавес закрылся, и я даже не могла смотреть им вслед.

Рыдания вновь сдавили мне грудь. Каждый спазм – следствие душевного смятения – углублял раны на моей истерзанной плоти. Я не знала, что болит сильнее, спина или измученное сердце.

Мне казалось, что сердце.

Дни текли, сливаясь друг за другом. Я не вставала с постели. Жгучие раны все еще причиняли боль измученному телу. Песчинка, которая чистила клетку, принесла целебную мазь, но заботиться о себе и втирать ее в спину мне приходилось самой.

Киррик приходил дважды, чтобы убедиться, что мои раны заживают, но не задерживался надолго. Я вопреки его ожиданиям не могла быть для него лучом света. И теперь я, казалось, стала ему совсем не нужна.

Но Друг меня не бросил. Он приходил каждый день, даже если Киррик не навещал меня. Я не знала, отправлял ли его хозяин справиться о моем здоровье или Друг сам улучал минутку, чтобы навестить меня.

Больше никто ко мне не приходил. Я радовалась, что мне не нужно развлекать аристократов в таком измученном состоянии.

Однажды вечером я перекатилась на кровати и потянулась к миске с едой. Впервые после экзекуции кожа на спине не натянулась, угрожая разорваться. Я провела пальцами по толстым шрамам, исчертившим спину. Эти рубцы, которые постоянно чесались, наверняка выглядели так же жутко, как и казались на ощупь. Где-то в глубине моей души тщеславие все-таки проливало слезы, потому что вряд ли шрамы когда-нибудь исчезнут полностью.

К сожалению, я не могла использовать свой тин-чай на себе.

Монеты звякнули и посыпались ко мне в клетку. Занавес открылся. Передо мной стоял Друг. При виде его мне стало легче.

Он сел на землю, составляя мне молчаливую компанию; на нем по-прежнему был его плотный плащ. Хоть его лицо скрывала маска, я ощущала его сочувствие. Я молча кивнула ему и показала на заживающие раны в знак того, что мне лучше.

Я наблюдала за тем, как он сидит: расслабленно и свободно, хотя он фактически связан по рукам и ногам. Он так не похож на Киррика.

Его глаза сияли, и это сияние проникало мне в душу, напитывало ее так же, как вода питает пересохшую землю после многолетней засухи. Его вис горела ярко: негаснущая свеча в мире вечной ночи, и он всегда оставлял приятное тепло. Друг никогда не сидел неподвижно, ему словно необходимо было постоянно двигаться, изливать свой свет вовне, чтобы разгонять тьму.

Друг положил руки на прутья клетки. Его глаза говорили: «Не отчаивайся. Мы что-нибудь придумаем».

И вновь я могла лишь удивляться. Как, прожив почти всю жизнь в кромешной тьме, он мог излучать такое сияние?

«Ты когда-нибудь откроешь мне свое настоящее имя?» – написала я.

Он прочитал и отвел взгляд, погрузившись в свои мысли. А затем принялся писать что-то длинное.

Знаешь, чего сейчас мне хочется больше всего? Чтобы мы могли быть самими собой, свободными от гнета бессмысленных правил. Мы бы сразу подружились, часами бы болтали и смеялись, и ничто бы не помешало нам видеть лица друг друга. Пока ты знаешь меня как Друга. Но когда-нибудь, когда мы покинем это место, я в первую же очередь представлюсь тебе, как подобает, и спрошу твое имя, и мы как бы познакомимся в первый раз. Я с нетерпением жду, когда наступит этот день.

Его глаза улыбались, и в них читалось обещание. Обещание лучшей жизни, обещание, что когда-нибудь звезды вновь будут беззаботно танцевать.

Глава 41

На следующее утро я проснулась от звона монет. Занавес раскрылся, и я скривилась при виде посетителя.

Император явился. Он по-прежнему выглядел ровесником Киррика – лишнее доказательство, что моя магия возвращает молодость навсегда. С другой стороны, мне самой от этого никакого проку не было.

– Здравствуй, моя соловушка. – Тиррен одарил меня сияющей улыбкой, словно мы близкие друзья, случайно повстречавшие друг друга на послеобеденной прогулке. В руке он держал жезл из дерева цедер. Поддельный скипетр.

Люди, пришедшие с ним, бросали на меня опасливые взгляды и жались за спину правителя, точно испуганные щенки годауга.

– Трусы, – сказал Тиррен. – Нет никакого проклятия.

– Но, господин, – сказал один из них, – что, если она своей песней обратит нас в прах? У ее силы должна быть обратная сторона.

Они боятся меня?

Тиррен окинул суровым взглядом свою свиту.

– Она ничего подобного не сделает. Оставайтесь здесь и исцеляйтесь, либо я всех вас обезглавлю за трусость.

Он подмигнул мне.

– Будь хорошей девочкой. Докажи этим малодушным идиотам, что ты лишь маленькая безобидная певчая птичка.

Я запела баллады, которые прежде пела сама себе. Мой взгляд скользил от одного мужчины к другому. Я ощущала вис каждого из них и исцеляла недуги: застарелый кашель, старый уродливый шрам, нарушение баланса крови. Тем, кто на здоровье не жаловался, я возвращала молодость, разглаживала морщины и отращивала редеющие волосы. Мне было отвратительно от того, что моя сила по капле вливается в этих мужчин – чудовищ, которые ходят на Летний луг развлекаться и беспощадны к женщинам, которых оскверняют.

Но что было противнее всего, так это смотреть, как император сияет, когда мои целительные силы вливаются в него и восполняют вис. С прошлого раза его молодость не увяла, однако вис ослабла, – но, когда я закончила петь, его силы вернулись в полной мере.

Они ушли, довольные и счастливые, и я понимала, что скоро они вернутся.

Как мне противостоять императору и придворной аристократии, когда я сижу в этой клетке? Если я откажусь петь, Тиррен прикажет убить мою семью. Но если я и дальше буду вливать в Тиррена свои силы, он будет непобедимым и никто не оспорит его право на трон.

Если бы я только могла спеть так, чтобы все они отправились к праотцам. Если бы только я могла их проклясть. Я не хотела быть безобидной певчей птичкой Тиррена. Я хотела уничтожить его и всю его свиту,