Шрифт:
Закладка:
В одном опыт убеждает: неизбежная логически война двух миров всеми силами отсрочивается той и другой стороной. И нам еще дан срок пожить в этом напряжении, полюбоваться постыдным зрелищем ONU448, безнаказанным кривляньем большевицких наглецов над бессильным «Западом».
В этом сумасшедшем доме перестаешь что-нибудь понимать и отказываешься от всяких суждений. Творись воля Божья!
Еще – поклон от всех нас – троих. Сердечно Ваши А. + П.+ Мстислав Карташевы
7. XI. 48.
A. Risch, 15, Bd. de G. Favon, Genève, Suisse.
Простите, ради Бога, дорогие: все болею, в полном изнеможении (и душевном, и телесном). Язва и – зуд. И – тьма. Отличное Ваше письмо, «иконное», из Ментоны! Окрепну – отпишу. Спасибо за письмо ко дню Ангела. Чего жду? А возвращаться – не решаюсь… Посове-туйте. Груда писем – без ответа. Все дни – в постели. Никакой охоты есть. Все – мрак. Так еще никогда не было. Влачусь, доедаю гонорар за печатание здесь в газетах «Росстаней». Отличное письмо гр. Александры Львовны Толстой449, моей горячей читательницы. Кс. Деникина поместила письмо о реабилитации Шмелева в «Новом русском слове», – напечатали «клеветники»! Целую. Ваш болящий И. Шмелев.
[На полях:] Помолитесь! Не забывайте.
9. XI. 48.
Дорогие, милые, Павла Полиевктовна, Антон Владимирович,
Чуть восстаю… хоть охота к пище вернулась, а сон очень прерывистый, и – ма-лый, нехватка. Выгребаюсь из-под груды запущенной корреспонденции. Был в подавленности, – такого еще не бывало. Все – ненужно! У-с-т-а-л. И за эти 6–7 недель анабиоза – надо было проверить свыше 2 тысяч страниц корректур и верстки. И еще далеко не конец. Ну, была полная апатия, – до отвращения к влачимой жизни. Жи-зни?!.. Нет – к влаченью в ней. А надо завершать, надо отзываться на дерганья… а ни вкуса, ни воли… Вот, преодолеваю… – и как раз встали??? – о «самом главном». И как же остро?! – до отчаяния. До – опустошения. Но этого не высказать. А надо – пока еще – работать, мыслить, чувствовать! И знаю: есть много-много, что нудит, «надо, надо»! А я весь – в кусочках. Перед – ZERÓ. И снова – о Боге, о (мне совершенно непонятное) первородном грехе, об… искуплении… о догматах… вере… – а я – вдруг! – опустошился! Если бы я решился писать о сем… – сам ужаснулся бы! Да где же хоть «соломинка» – ухватиться? Легко сказать (и так реторично!): «Надо держаться за край Ризы Господней»… – из поучений старца Цолликонского, у-много, да, но… не питает душу сие!.. И-щ-у – и не нахожу. По-мню: Вы мне указали на тома проф. Несмелова – «Наука о человеке». Мне тогда дало сие – чуть-чуть… и никак не наполнило. Теперь, вглядывание в себя (и вне себя!) – дает такой жестокий итог, что мог бы дать – «сверх-отчаянное» и – в конец – опустошающее. Нет, не решусь: стра-шно! Как я, внутри себя, доупал до такой ямы-провала?! – до… пустоты?! Мне, порой, и «молитва» представляется величайшим «бегством от себя», самообманом. А я мог написать… «Богомолье»! «Куликово поле»… «Лето Господне»!.. И сейчас эта «духовная-душевная язва», – когда мне шлют такие, полные ласки, любви и благодарения письма, совсюду!.. Прислали заказ от крупного цюрихского издательства на статью о Достоевском, к новому переводу «Идиота»!.. Что скажу?! Как скажу чужим – я, опустошенный, хуже человека «из подполья»!? Го-лей! А лгать, маску натягивать – не могу, не смею. От себя-то и бегу в «пряники», в наше былое, в нашу «радость» и в наш провальный грех… Но «Записки неписателя», конечно, не для газеты… да и печатают-то… через 2–3 месяца. Там лежит 3-я глава – и я не шлю 4 и 5, почти готовые. Ведь задумал пересмотр всего нашего… и не только «нашего»…
Я знаю: Вы мне не ответите по существу. Вы мне дадите чудесные строки, возносящую лирику Молитвы, Иконы, Ипостасей… Но это, для меня, от-сегодня, – лишь лепестки роз, а все чрево вопит – мя-са!.. – сути!! Вынь-положь!! – дабы осязнул. Нет сего. А «шипы» колют, отравляет змея́ вертлющая… анализ! И ничего не поделаешь. Я вдруг увидал, как люди (и умнейшие!) умеют «убегать от себя»!.. И ужаснулся. А я разучиваюсь «убегать». И всякие «глубокомыслия» (а ско-лько их!)… для меня – как… сено. Слова, слова, слова… Атомный век – о, страшный: он несет законченное разложение всего – в человёнке. Но обо всем можно лишь говорить дни… в письме не сказать. Может быть, в воздухе Женевы – для меня – что-то вредоносное?!
А теперь – к малому… Если знаете, отпишите: где и что с Юлей. Ив написал мне: Иван Иванович окончательно сошел с ума. «Не понимаю поступков мамы. Его надо в больницу». Да. Я сегодня написал наудачу Юле (на 91, Буало): от нее больше месяца ни строчки. Не знаю, что с квартирой. Я ей писал, давно, – взять в «Возрождении» деньги, сколько есть, за издание книги. Ни-че-го не знаю. О себе… тоже ничего не ведаю: что – буду..? куда? за-чем?.. Еле выбираюсь из раздавленности. И язва (и телесная, и «душевная»), и зуд, и безволие, и истощение (больше месяца без аппетита!), как сплёнка-жилка стал, – ку-да тут «мощи», как Вы смеялись: немощи на 2 палочках. И – бунтую!.. Мудрые, уравновешенные, скажите, как мне быть?.. Вертаться? Или – куда? В Америку не дали временной визы… В Аргентину? В Париж?..
Целую. Не отвернитесь – и присоветуйте. Ваш Ив. Шмелев.
[Приписка:] Ночами изъязвляю себя мыслями… и – отравляюсь. Сознаю́: письмо отчаянное, и все же – отсылаю.
[На полях:] Всегда (в Европе) месяцы октябрь–ноябрь, самые темные, были для меня тяжко-темны. В них, для меня, до 6–8 знаменательных дат. Ныне – предельно – жуткие. А наслоенные еще недугами и неопределенностью, – почти невыносимы!
На 8-м десятке так – провалиться! выть – «Дар напрасный, дар случайный».
11. XI (29. X.) 1948 г.
93, r. de Crimée, P. XIX
Дорогой Иван Сергеевич!
Теряемся перед воздыханием: «Посоветуйте»! Как можно взять ответственность, когда себе не в силах дать «совет»?.. Одно скажу: от периферии, отрицательно – не в Южную Америку. Ведь там для Вас пустыня
