сделаны из воска в виде пылающих свечей, а сам он тяжело прерывисто дышал, совсем как живой. Средняя голова вдруг дернула носом, почуяв ее присутствие, и все три начали мучительно медленно поворачиваться в ее сторону. А Твила стояла, не в силах пошевелиться, примерзшая к месту от ужаса. И лишь когда три пары горящих глаз уставились на нее, а губы зверя, которого она считала ненастоящим, дернулись, обнажив желтые клыки, она опомнилась и бросилась прочь, уронив свечу. Все вокруг было по-прежнему до жути безмолвным и зыбко-дрожащим, словно дом превратился в свою собственную тень. Предметы приобрели пугающие черты, тишина сводила с ума, а ноги двигались медленно, будто она бежала сквозь воду.

Увидев знакомые двери трапезной, она с облегчением метнулась к ним. Изменения не обошли стороной и их: позолота на створках облупилась, краска потемнела. Внутри слышалась непонятная возня: шорох, шелест, шипение и тихое подвывание сплелись в единую песнь ночи. Твила чуть надавила на створку и шагнула внутрь.

В трапезной пахло, как на бойне. Спертый воздух колыхался куском желе, а по углам метались тени, не нуждавшиеся в предметах, чтобы их отбрасывать. Все было серым. Стулья, камины, стены и прочая обстановка не стояли на месте и казались какими-то текучими, как рисунок на воде: они слегка покачивались и неуловимо меняли очертания. Зажженные свечи горели не оранжевым, а ярко-серым, словно и они были собственными тенями.

Запах исходил от накрытого стола. На скатерти были расставлены красивые сервировочные тарелки, в которых громоздилось мясо. Много-много мяса. Крупно порубленные куски дымились, рыбьи остовы сверкали ребрами, а залежалый омар покачивался в серебряном блюде, доверху наполненном жижей.

В центре стола лежал черный барашек. Кровь стекала из-под него в блюдо, а оттуда – капала на пол. Под столом уже образовалась лужа, и там ползала какая-то тень. Она казалась более выпуклой и живой, чем все остальные, и то разделялась на три части, то снова соединялась. Когда она в очередной раз распалась, Твила увидела уродливые почти человеческие очертания.

– Дейно, – шипела первая тварь, сотрясаясь и дергаясь, как марионетка в театре теней.

– Пемфредо, – выла вторая.

– Энио[31], – рычала третья.

Они собирали теплую капающую кровь в пригоршни, умывались ею, слизывали с призрачных пальцев, урча и постанывая от наслаждения.

Твила не сразу заметила, что в зале находится кто-то еще. Мастер стоял у ближнего конца стола, спиной к ней. Она хотела позвать его, но язык не слушался, в горле пересохло. Пару мгновений ничего не происходило, а потом из темноты вытянулась стройная нога в светлом чулке и обняла его за талию. За ней последовала вторая. И вот уже две руки и две ноги крепко обвились вокруг него, сжимая кольцом объятий. Только теперь Твила увидела баронессу. Она сидела на самом краю стола, тесно прильнув к нему всем телом. Ее ноги были широко разведены, а глаза полуприкрыты. Она поглаживала его волосы, а потом резко дернула, дразня. В кулаке осталось несколько черных волосков, и она сдула их с пальцев. С хриплым рыком он опрокинул ее на спину, прижал к полированной поверхности. Пепельные волосы разметались по столу, угодив в густую подливу.

Твила хотела убежать, но не могла двинуться с места, не могла даже закрыть глаза, чтобы не видеть, как белые руки по-паучьи шарят по его спине, как обнимающие его ноги сжимаются и разжимаются и как он зарывается лицом в ямку у нее на шее. Они двигались как единое целое, а внизу у их ног ползала тройная тень.

А потом баронесса выгнулась, потянулась всем телом, как кошка, и легонько толкнула его в грудь, заставляя выпрямиться. Запахнув платье на груди, она села на краю стола, спустила ноги на пол, снова привлекла его к себе и внезапно посмотрела на Твилу поверх его плеча. Чуть улыбнулась и откинулась назад, подставляя шею под поцелуи…

Твила попятилась и оступилась, угодив пяткой в зажженную на полу свечу. Мастер замер и обернулся. Твила похолодела.

Глаза у него были черные и совершенно пустые, а рот полон мелких острых зубов. Он не спеша убрал ноги баронессы со своей спины и двинулся к ней. Подошел так близко, что она почувствовала оставшийся на нем приторно сладкий запах духов. Наклонив голову сначала к одному плечу, потом к другому, он улыбнулся ей – совсем как те люди с портретов – и протянул когтистую руку. Грудь пронзила тупая ноющая боль.

Твила услышала, как трещит ткань, звенят падающие на пол крючки лифа и ломаются ее кости – легко, как птичьи. Мастер нахмурился, закатал рукав и надавил сильнее. Протолкнув руку поглубже, крепко ухватил и дернул. Потом вынул ее, и в пальцах остался пульсирующий комок. Повертев трофей в руках, он лизнул его, а потом вцепился острыми зубами. По подбородку потекла теплая красная кровь, кровь ее сердца. Пустые глаза удовлетворенно сверкнули. Твила опустила взгляд на свою грудь и обнаружила там огромную зияющую дыру. По краям трепыхались обрывки платья и покачивались на нитках оторванные крючки. Наконец она закричала – пустотой, потому что легких у нее больше не было, но вместо крика из ее рта вырвалась стая огромных черных бабочек.

Глава 23. О том, откуда на луне пятна

Твила проснулась, продолжая кричать. Сообразив, что это был сон и она находится в комнате, поспешно зажала рот ладонью. Пальцы были липкими от пота, а на ладошках остались красные ранки от ногтей – она крепко сжимала кулаки во сне. Вспомнив, из-за чего кричала, она тут же ощупала себе грудь: никакой дыры не было, и в платье тоже. Твила облегченно выдохнула и села в кровати. Вчерашний ужин колом стоял в желудке.

Все увиденное казалось настолько живым, настолько ярким – даже еще более реальным, чем тот сон на берегу, в котором она была вместе с Дитя. Не верилось, что это всего лишь кошмар.

Немного придя в себя, Твила огляделась по сторонам и обнаружила, что комната, в которой она находится, мало чем отличается от той, что была во сне. За окном по-прежнему царила темень и выла буря, а ее со всех сторон душил бархат. Кажется, она до конца дней будет ненавидеть этот материал. Раскрытый несессер лежал на трюмо, только слой пыли не был потревожен прикосновением ее пальцев. Вспомнив про копошение наверху, в балдахине, Твила поспешно встала с постели.

Ее все еще трясло, и неизвестно, от чего больше: от воспоминаний об ожившем трехголовом олене, о теневых тварях, макающих бесплотные