галерею на Баундари-роуд в районе Сент-Джонс-Вуд еще в 1985 году. Соображения у него были практические: работы, которые он собирал – инсталляции, абстрактный экспрессионизм, а теперь и брит-арт – были огромными объектами, покинутые же промышленные помещения были просторны и дешевы. Отчасти это – причина того, почему в 1950-х годах абстрактные импрессионисты первыми обратили внимание на заброшенные складские здания в нью-йоркском Швейном квартале. Но лишь Молодым британским художникам (или YBA, как они себя потом называли сами), которых был обязан привлечь Саачи, предстояло сделать этот новый тип жилого пространства столь популярным, как никогда прежде.

Уже спустя несколько дней после выставки «Фриз» YBA стали крутыми. Впрочем, крутым, скорее, стал их образ жизни: декадентство в Сохо, только не в Манхэттене, а в Лондоне. Пространства, в которых они тусовались, тоже стали крутыми. Не столь важно было, жили ли сами представители брит-арта в лофтах и складах. Некоторые, вроде Дэвида Хьюма, жили, иные – нет. Важно было то, что истинных законодателей вкуса – богатых коллекционеров, поп-звезд – видели в пространствах, оформленных на манер лофта, будь то галереи, жилые дома или бары, и что гламурная упаковка представлялась средствами массовой информации как что-то новенькое – как бренд образа жизни. Не имело значения и то, что этих художников лишь с натяжкой можно было отнести к явлениям контркультуры. Значение имело то, что их воспринимали как явление контркультуры – как сообщество свободных душ, страдающих из-за зависти чиновников. В конце 1980-х годов покинутые промышленные помещения стали пейзажем декадентства, где демонстрировался брит-арт и происходили нелегальные сборища. Это было опасно и, тем самым, привлекательно. Упадок становился желанным.

Бизнес-план для лофта в складском помещении был отработан после финансового кризиса 1987 года и краха многих серьезных объектов недвижимости. Крупные девелоперы учились на собственных ошибках. Они тоже изменяли свои подходы. Они переживали ребрендинг. Вместо лозунгов спекулятивной застройки восьмидесятых – «Пойдет всё», «Больше товаров – ниже цены», девелоперы учились теперь у джентрификаторов, у тех самых мелких предпринимателей. Они убеждались в том, как изменились вкусы.

– Мы стали более осторожными, более разборчивыми, – говорит Гарри Хандельсман, председатель Корпорации лофтов «Манхэттен», самого известного в Великобритании девелопера по этой части.

Его первым объектом была бывшая типография постройки 1920-х годов на Саммерс-стрит в лондонском районе Клеркенуэлл, некогда промышленной территории к северу от Сити. Склады типографии выставили на продажу в 1992 году, на следующий день после Черной среды – обвала на фондовом рынке. Вместо того, чтобы упорно дожидаться помощи от неспешной администрации (как то делается обычно), девелоперы вроде Хандельсмана были, как и сам политический климат, более предприимчивы, рискуя инвестировать в местности, где уже существовала, пусть и потрепанная, какая-то инфраструктура, и, главное, где уже поселились пионеры джентрификации: где еще по-городскому оживленно и не слишком далеко от цивилизации.

К тому времени как в Великобритании были проданы первые квартиры в бывших складских помещениях, британская аудитория уже усвоила формальный язык бренда из-за Атлантики. Вкусы послушно менялись. В 1980-х годах квартиры в стиле лофт как предел мечтаний фигурировали в бесчисленных голливудских фильмах, таких как «Огни Святого Эльма» Джоэля Шумахера (1985), фильма, в котором отметилось молодое поколение модных американских актеров из группы «Брэт пэк» вроде Деми Мур и Роба Лоу. Люди со средствами по-прежнему перебирались в пригороды – как и десятки, сотни лет до того, но сами пригороды уже не были столь желанным ландшафтом, как некогда. Вместо того в комедийных сериалах и мыльных операх они служили теперь мишенью для насмешек за претенциозность. Действие рекламных роликов, представляющих сцены социальной мобильности или финансового успеха происходило уже в городах, а не в пригородах, нередко в декорациях квартир, устроенных в бывших складах. Можно вспомнить хотя бы популярный в восьмидесятых ролик британского телевидения о новых банкоматах банка «Галифакс». Симпатичный молодой человек просыпается у себя дома, в бывшем викторианском складе, без гроша в кармане, с одной только новинкой – карточкой для снятия наличных – в бумажнике (за кадром – «Легко, как воскресное утро» группы «Коммодорс»). Отныне связь между свободно обращающимися средствами, свободным образом жизни и свободной планировкой квартиры в стиле лофт была установлена.

В лофте ты сможешь быть всем, чем только пожелаешь, утверждалось в мантре. Это был город-предприниматель в архитектурной форме, материальное воплощение нового неолиберального общества, претворенного в реальность миллионами микропредпринимателей, что вернулись в город в поисках тех его неуловимых качеств, которые за много лет до того были установлены Джейн Джекобс. И пригород, конечно, со времени своего рождения реализовывал собственный образ жизни как своего рода свободу – свободу от города. Лофт в городском центре, однако, освобождал тебя от пригорода. Форма личной свободы в пригороде стала олицетворением удушающего конформизма – «чтобы не отставать от Джонсов». Но и лофт на бывшем складе в центре города был не меньшим конформизмом. В лофте ты приспосабливался через свой нонконформизм, своего рода индивидуализм свободного рынка. Оформление твоего интерьера должно было подражать интерьерам тех художников из предыдущих десятилетий, у которых было довольно свободного времени и креативности, чтобы рыться в старом хламе – среди старых зубоврачебных кресел или мебели 1930-х годов.

Девелоперы лофтов быстро сделали из этого креативного индивидуализма новый бренд посредством гламурнейшей маркетинговой кампании. Взять хотя бы текст рекламы 1990-х годов здания «Бозар» в Ислингтоне на севере Лондона: «Свобода выражения, – возглашает заголовок. – У тебя всё под контролем… Ты можешь делать всё, что пожелаешь… В итоге – больше индивидуальности». Индивидуальность на продажу. Одним из способов, которым житель лофта мог продемонстрировать свою индивидуальность, было особое, не в пример пригороду, архитектурное решение его квартиры в бывшем складе. «Подлинные» фрагменты, особенно железные колонны, иные детали интерьера, напоминающие о его прошлом, в первую очередь промышленном использовании, ценились сугубо, как и «подлинная» история. В брошюре, посвященной тому же зданию «Бозар», отмечаются традиции нонконформизма в местности – «бастионе свободомыслящего историзма», причем потребительский выбор покупателя приравнивается к радикальному политическому поступку.

Микрорайон был важнейшей частью бренда. Словно в игре в кошки-мышки девелоперы следовали за пионерами джентрификации в новые бары и клубы, на тусовки на складах (которые иногда даже имитировали на вечеринках по поводу открытия новых зданий), места, которые колонизировали предприятия новых средств массовой информации. Первый лофт-проект Гарри Хандельсмана на лондонской Саммер-стрит, к примеру, был расположен идеально.

– Клеркенуэлл [в начале 1990-х годов] еще не был однозначно жилым районом. Но были предпосылки: развивающиеся студии дизайна, графических искусств и медиа-индустрии; у нас был «Орел» [гастропаб. – Т.Д.], «Ресторан отборного мяса» [ «прогрессивный поставщик провизии для рабочего класса», по его