дешевым (или, чаще, самовольно захваченным) жилищем для тех, кто отвергал существование семьи со среднестатистическим 2,4 ребенка на единицу. Вспомните лофт Роберта Раушенберга или «Фабрику» Энди Уорхола. Там вообще не было никакого стиля, лишь что-то «спонтанное» или «как было». Поскольку, как правило, то были бывшие производственные помещения, в них предполагались открытые трубы вентиляции, высокие неоштукатуренные кирпичные стены и огромные окна со стальными рамами. Тип пространства со свободной планировкой восходит к альтернативной, теоретически радикальной модели жизни, в которой можно отказаться от семьи – ячейки общества, работы с девяти до пяти и жить индивидуальной (или коллективной) наполненной, творческой жизнью. Форму и содержание жизни монтировали так же, как форму и наполнение самого дома – лофта со свободной планировкой.

Но богемные идеалы недолго живут в городе-предпринимателе. Они монетизируются. Владение домом и землей, на котором он стоит, некогда – в обычае лишь для меньшинства среди среднего класса, в первой половине XX века широко распространилось в Европе и Америке. Это стимулировало экспансию пригородов. Укоренилось представление о доме как о чем-то большем, нежели просто убежище, как о способе демонстрации вкуса, социального положения и финансовых вложений. Вкусы, однако, теперь менялись. Среднее сословие снова покупало дома в большом городе.

Возвращение среднего класса в город могло происходить, конечно, лишь в ногу с масштабными изменениями в политике и экономике. Пионеры начала 1960-х годов, упоминаемые Рут Гласс, могли бы навек остаться исторической достопримечательностью, когда бы на протяжении последовавших десятилетий национальные правительства и администрации городов в Америке и Европе не принимали бы решений и законов, которые предоставляли, например, небольшие гранты на реконструкцию обветшавших объектов недвижимости, доступ к источникам недорогих кредитов и право на продажу жильцам находившихся в общественной собственности зданий по ценам, существенно ниже рыночных. Всё это могло состояться только при условии расширения рамок понятия среднего класса. Решения эти принимались правительствами по многим разнообразным причинам, но в итоге приводили к одному эффекту: всё больше и больше людей становились собственниками земельных участков, всё чаще и чаще это были участки в городе, и, следовательно, всё бóльшая часть города принадлежала не государству, а предпринимателям, крупным и мелким.

Серьезные масштабы новейший в истории великий передел собственности и власти получил в 1970-х годах, отмеченных широкими распродажами общественных активов. В городах, переживавших упадок, дальновидные администрации стремились избавиться от них как можно быстрее. Распространение нового финансового инструмента – современной ипотеки – обозначало то, что впервые в истории не только миллионы представителей среднего класса, но и «синие воротнички» – люди физического труда – смогли приобрести свой собственный дом. Появились миллионы мини-девелоперов. Мои мама и папа были в их числе. Я родился в нашем первом домике в центре города: за его ремонтом отец проводил все выходные. Мы стали джентрификаторами. Спустя десять лет мы переехали в другой. А потом в еще один. И каждый раз, когда мы переезжали, чудесным образом наш домик удваивался в цене. На Западе с тем же самым столкнулись миллионы. Мы обнаружили, что мы больше не горожане, жители города, а его совладельцы. Благосостояние моей семьи было приковано к земле под нашим диваном, к городу под нашей гостиной.

Существуют две общие теории относительно механизма джентрификации и возвращения среднего класса в город. Одна рассматривает процессы с точки зрения «производства»: изменилось то, как мы «делаем» города, покупая и продавая их земли, в особенности благодаря «разнице в ренте». Для того, чтобы сохранялись возможности экономического развития, цены на недвижимость в центральных частях города должны оставаться достаточно низкими. Вторая теория рассматривает то же с точки зрения «потребления»: перемены коснулись того, как люди, обладавшие экономической властью, «потребляли», или использовали, эти центральные части города. В предпочтениях представителей среднего класса пригороды сменялись городами. Однако то, что происходило – в огромной степени благодаря и государственным законам, и экономическим решениям – объясняют и та, и другая теории вместе. Нет смысла в обладании дешевой землей, если отсутствует интерес к тому, что на ней находится.

В своем новаторском исследовании Нью-Йорка 1960-х и 1970-х годов Шарон Зукин ввела термин, ныне избитый, для этого сдвига в экономике и, что более важно, во вкусах среднего класса в отношении жилья: лофт[162]. Хотя джентрификация коснулась всего, начиная с викторианского городского дома, в котором мы живем, до кузни XVIII века в Ковент-Гардене, в большей степени она ассоциируется с бывшим промышленным складским зданием, или «лофтом». Рассказ начинается со зданий в родном квартале автора в Гринвич-Виллидже – том самом микрорайоне, что за двадцать лет перед тем прославила Джейн Джекобс. В то время они переживали стремительные метаморфозы – от промышленных построек, вмещавших то «потогонные производства», то топчаны ночлежки, к элитному жилому комплексу для юристов и бухгалтеров, вслед за художниками обратившихся «к истокам». По Зукин, жизнь в лофтах была новым симптомом поворота западного города от одной формы капитализма – производственной, к другой – сфере услуг и потреблению, поворота, вдохновленного стремлением города убить одним выстрелом нескольких зайцев (обеспечить джентрификацию «пребывающих в упадке» микрорайонов и возрождение городов после кризиса), причем с наименьшими для себя затратами.

Отправной точкой исследования Зукин служит конец 1960-х годов – время, когда Нью-Йорк завоевывает видное место в мире искусства и переживает сдвиг в экономике в направлении производства и потребления культуры. Образ жизни эксцентричных художников, некогда обитавших в заброшенных промышленных постройках, стал тогда моден – отчасти благодаря импульсу от «Фабрики» Энди Уорхола, а к 1980-м годам приобрел и вполне коммерческую цену. Так же и в Великобритании квартиры в бывших складских зданиях появились на сцене после того, как в конце 1980-х годов Нью-Йорк перехватывает роль мирового центра искусства и дизайна. Конечно, и до того были британские художники, которые «делали Уорхола» в покинутых промышленных помещениях. Подражая коллегам из Нью-Йорка, творческие личности шестидесятых и семидесятых вроде художника оп-арта Бриджет Райли селились в пребывающих в упадке промышленных районах – Ковент-Гардене, Уоппинге и Лаймхаусе, Ротерхите и Шордиче. Но их пример определенно не был источником вдохновения для широких масс – пока не был. Вплоть до самого брит-арта. Когда в 1988 году Дэмиен Хёрст разместил «Фриз», художественную выставку Голдсмитского колледжа, в покинутом промышленном здании в Бермондси, то тем самым невольно положил начало переменам не только в художественной культуре Великобритании, но также и в культуре домашнего очага. Наше искусство изменило формы; однако изменились и наши пожелания относительно того, как должны выглядеть и какими должны быть наши дома.

Чарльз Саачи, наиболее известный коллекционер Великобритании, импортировал индустриальную эстетику «Сохо-лофта» в свою