Нина. – А я не такая. Можешь сказать, что ты ничего об этом не знала. Доверишься мне?

– Ладно, – согласилась Мередит.

Они вышли в коридор и постучались в соседнюю дверь. Мама впустила их в свою каюту – просторную, состоящую из двух комнат, где, как и стоило ожидать, царила безупречная чистота: ни разбросанной одежды, ни каких бы то ни было личных вещей на виду. Единственное, что привлекало внимание, – это чайник и три чашки, которые стояли на журнальном столике.

Мама налила себе чаю и прошла в уголок, где устроилась в кресле и укрыла колени пледом.

Мередит села на небольшой диван напротив нее.

– Перед тем как мы погасим свет, мам, – сказала Нина, – я хочу тебе кое-что показать.

Та посмотрела на нее:

– И что же?

Нина подошла к ней. Мередит будто в замедленной съемке увидела, как она достает фотографию из кармана и протягивает матери.

Та глубоко вздохнула. Ее лицо, и без того бледное, сделалось восковым.

– Вы что, рылись в моих вещах?

– Мы знаем, что действие сказки происходит в Ленинграде и что она основана на реальности. Кто такая Вера, мама? И кто эти дети?

Мама покачала головой:

– Не спрашивайте.

– Мы твои дочери, – осторожно сказала Мередит, стараясь сгладить Нинин напор. – Мы хотим узнать о тебе больше.

– Папа тоже хотел, чтобы мы сблизились, – добавила Нина.

Мама опустила взгляд на снимок, который дрожал в ее пальцах. В каюте повисла такая тишина, что можно было услышать, как волны бьют в борт.

– Вы правы. Это никакая не сказка. Но если вы хотите услышать всю историю, то дайте мне рассказать ее тем способом, каким я умею.

– Но кто…

– Не нужно вопросов, Нина. Просто слушайте. – Пусть мама и выглядела уставшей и бледной, голос ее звучал очень твердо.

Нина села на диван рядом с Мередит и взяла сестру за руку.

– Ладно.

– Тогда приступим.

Мама откинулась на спинку кресла. Ее пальцы заскользили по гладкой поверхности фотографии. Впервые она начала рассказ при свете.

– В тот день, в Летнем саду, Вера полюбила Сашу, и она знала, что никогда его не разлюбит. Неважно, что ее мать не принимает его и считает опасным интерес к поэзии. Вера молода и безумно влюблена в мужа, а рождение дочери кажется ей настоящим чудом. Они дают девочке имя Анна, и ребенок озаряет Верину жизнь. Когда спустя год на свет появляется Лев, Вера уверена, что большего счастья нельзя и представить, пусть Советский Союз и переживает темные времена. Весь мир знает о преступлениях Сталина, о том, как пропадают и погибают люди. А Вера и Ольга, которые по-прежнему боятся даже упоминать об отце, знают об этом лучше, чем кто-либо. Но в июне 1941 года нет причин для беспокойства – по крайней мере, так кажется Вере, когда она, стоя на коленях, возится в их

маленьком огороде. Здесь, на окраине города, у них с Сашей небольшой участок земли, где они выращивают овощи, которые пригодятся во время долгой и снежной ленинградской зимы. Вера все так же работает в библиотеке, а Саша поступил в университет, и ему преподают там то, что разрешено Сталиным. Они живут как подобает честным советским гражданам – во всяком случае, стараются не выделяться, ведь черные экипажи теперь на каждом шагу. Саше остался год до конца учебы, а после этого он надеется получить место преподавателя в одном из университетов.

– Смотри, мамочка! – кричит Лев, протягивая ей маленькую, недозрелую светло-оранжевую морковку. Вера знает, что надо его отчитать, но при виде его заразительной улыбки не может злиться. Ему четыре, он такой же смешливый, как его папа, и у него такие же золотистые кудри.

– Закопай морковку обратно, Лева, пусть еще немного подрастет.

– Я говорила, не нужно выдергивать, – вставляет пятилетняя Аня; она столь же серьезна, сколь беззаботен ее младший брат.

– Правильно, – говорит Вера, еле сдерживая улыбку. Ей всего двадцать два, но после рождения детей пришлось повзрослеть. Только оставаясь вдвоем, они с Сашей еще могут ощутить себя молодыми.

Когда работа в огороде окончена, Вера подзывает детей, берет их за руки и отправляется в долгий обратный путь.

Добравшись до Ленинграда, они обнаруживают, что на улицах не протолкнуться: повсюду носятся и кричат люди. Может, это белые ночи так взбудоражили всех? Ближе к мосту через Фонтанку Вера слышит беспокойный гомон, возбужденные голоса, выкрики.

Вдруг раздается писк репродуктора, и тишину, как копье, пронзает слово: «Внимание». Стиснув руки детей, она проталкивается через толпу к динамику как раз к тому моменту, когда начинается объявление.

«Граждане и гражданки… сегодня, в четыре часа утра, без всякого объявления войны, германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза!..»

Диктор продолжает говорить, но Вера уже не слушает. Она думает только о том, как скорее попасть домой.

Задолго до того, как они добираются до квартиры на набережной Мойки, дети начинают плакать. Но Вера не обращает на них внимания. Она не только мать, которая сжимает ладони своих малышей, но еще дочь и жена, и сейчас ей нужно скорее увидеть маму и мужа. Она тащит детей вверх по грязным ступеням, вдоль коридоров, погруженных в гнетущую тишину. Свет в их комнате погашен, и глаза не сразу привыкают к темноте.

Мама и Ольга, по-прежнему в рабочей одежде, стоят у окна и обклеивают стекла газетами. При появлении Веры мама прерывает работу, шепчет «Слава богу» и обнимает дочь.

– Нам нужно действовать быстро, – говорит мама.

Ольга, доклеив последний газетный обрывок, присоединяется к матери и сестре. Вера видит, что она плакала: на веснушчатых щеках дорожки от слез, рыжеватые волосы растрепались. Когда Ольга нервничает или чего-то боится, она выдирает их целыми клочьями.

– Вера, – распоряжается мама, – ступайте с Олей в магазин. Купите все, что долго не портится. Гречку, мед, сахар, сало. Все, что найдете. А я побегу в кассу и сниму деньги. – Она опускается на корточки перед Аней и Левой. – Посидите тут одни, пока мы вернемся.

Аня тут же принимается ныть:

– Я хочу с тобой, бабушка.

Мама гладит внучку по щеке.

– Теперь многое изменится, и для детей тоже.

Она поднимается, берет сумку, проверяет, на месте ли голубая сберкнижка.

Втроем они выходят из квартиры и закрывают дверь. Как только замок щелкает, по ту сторону двери раздается плач.

Вера смотрит на мать:

– Я не могу бросить их там, запертых…

– Тебе придется привыкать к очень многому, чего ты раньше не могла сделать, – устало говорит мама. – Идем, не то будет слишком поздно.

Небо голубое и ясное, воздух пахнет сиренью, что