убедить Лампреди, что затраченные усилия принесут огромные дивиденды в будущем. Их спор был долгим и горячим, и в конечном итоге Лампреди смягчился. Работа продолжалась всю зиму 1947 года, которая запомнилась старожилам Модены как одна из худших на их памяти. Феррари и сам говорил, что она напоминала ему о семейных байках про невероятные снежные бури, что окутывали долину реки По в ту зиму, когда он родился на свет, — с того времени минуло почти пятьдесят лет.

Наконец, спустя почти два года с того момента, как он и Коломбо впервые обсудили создание «125-й», Энцо Феррари смог забраться внутрь оголенного прототипа и совершить на нем первый тестовый заезд. Это случилось в конце зимы 1947 года, 12 марта, — наверняка он не раз думал, что этот день никогда не настанет. Машину, представлявшую собой немногим более чем набор каркасных труб и четыре стальных дисковых колеса, поддерживавших отлитый из алюминиевых сплавов двигатель, выкатила из гаража завода маленькая свита сотрудников компании, в рядах которой были Бацци, Пьеретти, начальник жестяницкого цеха (недовольный ситуацией и собиравшийся уходить), Галетто и, разумеется, Лампреди с Буссо, которые уже едва разговаривали друг с другом. И хотя весь момент был пропитан чувством предвкушения, свинцовое напряжение сковало маленькую группку мужчин в то мгновение, когда они выходили на колючий солнечный свет, заливавший выложенный камнями внутренний дворик фабрики.

Скрючившись на ветру, Феррари поместил свое внушительных размеров тело на нераздельное сиденье длинного и тонкого автомобиля. Он откинул назад несколько прядей своих седеющих волос и недолго повозился с управлением, прошелся пальцами по набору переключателей и тумблеров на панели управления, нажал педали тормоза и газа, после чего провел рычаг переключения передач по всем пяти ступеням. Потом потянулся к ключу зажигания.

Луиджи Бацци сделал шаг вперед. Верный, преданный Бацци, которому теперь было 55 — на шесть лет больше, чем его стародавнему соратнику, — вперил свой немигающий взгляд в двигатель, почти два года бывший для него объектом тяжкого труда и доставивший ему столько негативных эмоций. Он кивнул Феррари, и мотор затрещал, двенадцать его маленьких поршней, словно идеально вышколенные механические солдатики, вошли в ритм сгорания. Бацци улыбнулся, вероятно, вспомнив эпизод двадцатилетней давности, когда он забрался на сиденье «Alfa Romeo P2» Антонио Аскари и тихо потребовал: «Дайте мне послушать сердцебиение этого существа». Рабочие в изумлении отступили назад, ловя звуки, что издавало их совместное творение: наглый, бесстыжий гул и ропот. Те, кто стоял перед оголенным рылом радиатора, разошлись в стороны, расчистив машине путь, пролегавший по булыжникам двора.

Феррари скользнул рукой к рычагу передач, включил первую скорость и отпустил сцепление. Его однодисковая муфта схватилась, и тощие покрышки Pirelli закрутились на холодном покрытии в поисках сцепления. Привыкший к этому капризному поведению мощных, производительных автомобилей, он быстро подстроился и повел машину наружу сквозь ворота фабрики прямиком на дорогу в Абетоне.

Феррари отправился на север, прочь из Маранелло, на плоскую, высаженную тополями прямую, ведшую к Формиджине. Выбор маршрута говорит о многом. Если бы он повернул на юг, то трасса из пределов Маранелло привела бы его к подножию Апеннин, где дороги извилистые и холмистые. Посему Феррари выбрал длинную прямую, где лошадиные силы играли большую роль. Управляемость машины была на втором плане, отсюда и довольно примитивные конструкции шасси и систем подвески, с которыми станут ассоциироваться его автомобили на протяжении следующих десятилетий.

Вырвавшись из оков фабричных ворот, он стал планомерно ускоряться, переключая передачи, ветер бил ему в лицо и выдувал слезы из его не прикрытых очками глаз. Раздававшийся за его спиной вой спаренной выхлопной трубы эхом разлетался над все еще серыми пастбищами и фруктовыми садами, росшими вдоль узкой трассы. V12, только сошедший с испытательного стенда, вращался с удивительной легкостью и работал очень гладко, скорее как электрический мотор, а не как дьявольски сложный малолитражный двигатель, заточенный под автогонки и новую линейку скоростных гран-туринговых дорожных машин. При объеме в 1,5 литра эта силовая установка была лишь незначительно больше тех моторов, что приводили в движение скучные «Fiat’ы», наводнившие улицы Модены до войны. Выходная мощность по-прежнему не превосходила 65 лошадиных сил — очень низкий показатель для якобы высокопроизводительного автомобиля, но это можно было понять, учитывая, что эволюция его была на тот момент лишь в первоначальной фазе. Надежды добиться чудовищной цифры в 200 с лишним «лошадок» были связаны с планами Буссо, намеревавшегося добавить мотору нагнетатель для участия в Гран-при.

Феррари резко затормозил, и «125-я» быстро остановилась где-то на окраине Формиджине. Он завернул на фермерскую просеку и встал. Окинул взглядом широкие равнины, по-прежнему испещренные пятнами снега. Стоя на пороге пятидесятого года своей жизни, он готовился создать автомобиль, который будет носить его собственное имя — и который будет построен в этом суровом болотистом крае, Эмилии, что с каждым годом все сильнее приковывала его к себе и своему угрюмому, недружелюбному ландшафту.

Феррари повторно запустил мотор и повернул обратно в сторону Маранелло. Он прошел все пять ступеней коробки, наблюдая, как стрелка тахометра клонится к красной отметке в 6800 оборотов в минуту. Он почувствовал брызги масла на щеке и убрал ногу с педали газа, остаток пути до фабрики проехав почти по инерции, не прилагая усилий. Подъехав к воротам, он остановился, его крупный нос раскраснелся от ветра. Подошел Бацци, как всегда, строгий и мрачный. Он уже заметил крошечную полоску масла на обтекателе и начал осматривать мотор в поисках протечки. Он быстро нашел незатянутый болт на правой стороне крышки распредвала. Он кивнул Феррари. Ничего страшного. Бацци всегда был таким. Всегда рядом. Всегда поможет исправить ситуацию. Он был настоящим алхимиком по части моторов, человеком, отличавшимся крепким самообладанием и тихой решимостью, которые возвышали его над постоянными вспышками гнева и проявлениями самолюбия, сотрясавшими фабрику. Бацци был той несокрушимой спайкой, что не давала предприятию треснуть по швам, и во всей жизни Феррари, пожалуй, не было другого такого человека, которому он мог бы доверять больше, чем Бацци. Он уже был вхож в тесный круг близких соратников Энцо, которые знали о существовании Лины и Пьеро, и часто сопровождал Феррари во время его ночных визитов в Кастельветро. Луиджи Кинетти как-то хлестко заметил, что Энцо Феррари «никто не нравился», но если это утверждение и было правдой, то Луиджи Бацци был единственным исключением.

Феррари поднялся с сиденья «125-й» и молча обошел автомобиль кругом, словно скептически настроенный покупатель в шоу-руме. Лампреди подошел к машине, Бацци скользнул за руль. Маленькая толпа сделала шаг назад, когда мотор вновь завелся, наполнив внутренний дворик своим бойким лаем. Бацци отшвырнул прочь свой берет, неизменно присутствовавший