два варианта: «да» или «нет». Здесь не должно быть места сомнениям или размышлениям – только радикальное согласие или отказ. Даже Рудольфу Биндингу, вовсе не приверженцу Республики, подобное кажется чрезмерным. Поэтому он как председатель собрания не ставит предложение Бенна на голосование, а спрашивает каждого присутствующего по отдельности, есть ли у него возражения по проекту. Но в том виде, в котором Бенн сформулировал заявление, не остается места для переговоров. Даже спокойно высказанные оговорки будут выглядеть как скрытое объявление «публичной политической деятельности против правительства», а в свете нынешних действий СА и СС вряд ли кто-то захочет пройти через это.

Чтобы довести дело до конца, проект Бенна передается в кабинет президента Академии на согласование. Но Макса фон Шиллингса это не устраивает: он врывается на заседание и требует еще более решительной постановки вопроса, чтобы самоотречение отдела было еще более полным. Во второе предложение вопроса следует внести небольшое дополнение: «Утвердительный ответ на этот вопрос исключает публичную политическую деятельность против правительства и обязывает Вас к лояльному сотрудничеству в выполнении национально-культурных задач, стоящих перед Академией в соответствии с ее уставом, с учетом изменившейся исторической ситуации».

Таким образом, отказ от оппозиции правительству превращается в обязательство работать в духе правительства. Повиновение становится клятвой верности. Но и это уже не может напугать собравшихся. Ни одного слова возражения. Все соглашаются с данным ограничением и своим порабощением, а также принимают решение без промедлений разослать это заявление всем не явившимся на собрание членам на подпись.

Бенн уходит победителем. Он добился того, чего хотел: после этого заявления у новых правителей больше нет причин закрывать отдел литературы. Однако очень скоро Бенну приходится осознать, что его победа едва ли отличается от полного поражения, ведь Академия теряет всех писателей, которые обладают внушающей уважение интеллектуальной силой воздействия. Во-первых, Томаса Манна, Альфонса Паке, Альфреда Дёблина и Рикарду Хух, которые, естественно, не подпишут заявление Бенна о лояльности. Далее из Академии исключат еврейских или политически неугодных членов, таких как Леонгард Франк, Георг Кайзер, Рене Шикеле, Франц Верфель и Якоб Вассерман. Освободившиеся места уже в мае займут такие авторы, как Ганс Фридрих Блунк, Ганс Гримм, Эрвин Гвидо Кольбенхейер, Вильгельм Шефер и Эмиль Штраус, которые мало что могут предложить в интеллектуальном плане, кроме своих фёлькиш-националистических убеждений. Бенн настолько потрясен этим результатом, что с лета больше не появляется в Академии.

Однако Томас Манн и Дёблин стараются не допустить, чтобы их уход выглядел как открытый протест против режима. Они не стремятся к конфронтации – по крайней мере, пока. Манн заверяет, что у него «нет ни малейшего намерения выступать против правительства», но он хочет в дальнейшем сосредоточиться исключительно на литературной деятельности и поэтому отказывается от места в Академии. Дёблин сначала пишет, что готов немедленно сделать необходимое политическое заявление. Но во втором письме отказывается от своего признания и подает в отставку, поскольку «как человек еврейского происхождения в сложившихся условиях» он, вероятно, является слишком тяжелым бременем для отдела.

Не готовой на компромисс оказывается только Рикарда Хух. Хотя она не живет в изгнании, да и позже не покинет Германию, у нее хватает смелости открыто заявить, что она думает о самоотречении Академии: что она не готова отказаться от своего права на свободу слова, что она не признает за Академией право заставлять ее делать заявления о своей лояльности и что она отвергает политику Гитлера во всех аспектах «самым решительным образом». Однако, к ее удивлению, Макс фон Шиллингс не хочет принимать ее уход, а пытается найти способ удержать консервативную и популярную писательницу в Академии. Одновременно он слегка ей угрожает: ее поведение может быть публично воспринято как заявление о солидарности с Генрихом Манном и Дёблином, которые уже находятся за границей.

Рикарде Хух приходится бороться за то, чтобы покинуть Академию, и она делает это с большим достоинством и решимостью. Когда Шиллингс хвалит ее «немецкое мировоззрение», она поясняет, что это для нее значит: «То, что немец чувствует себя немцем, я хотела бы считать само собой разумеющимся; но что такое быть немцем и как должна проявляться немецкость – на этот счет существуют разные мнения. То, что нынешнее правительство предписывает в качестве национального мировоззрения, не соответствует моей немецкости. Я считаю централизацию, принуждение, жесткие методы, дискредитацию инакомыслящих, наглое самовосхваление ненемецкими и пагубными». Более того, она дает решительный отпор тайной угрозе Шиллингса: «Вы упоминаете Генриха Манна и доктора Дёблина. Это правда, что я не соглашалась с герром Генрихом Манном, а с доктором Дёблином пусть и не всегда, но в некоторых вещах соглашалась. Во всяком случае, я желаю, чтобы все нееврейские немцы так же добросовестно стремились распознавать истину и творить ее и были бы такими же открытыми, честными и порядочными, каким я всегда считала его. По моему мнению, учитывая травлю евреев, он не мог поступить иначе».

Рикарда Хух пишет эти строки в 68 лет; она – седая, ухоженная дама и высокоорганизованная интеллектуалка, уехавшая из Берлина в тихую провинцию Гейдельберг. В то же время она абсолютно непоколебима в своей решимости и гражданском мужестве, когда речь заходит о защите гражданской свободы и гуманного отношения. К сожалению, ни в Академии, ни за ее пределами она практически не находит единомышленников своего уровня. Для нее начинаются одинокие годы внутренней эмиграции.

Она переживет диктатуру и бомбардировки. В Йене ее дом станет центром дискуссионной группы противников Гитлера. Через два года после окончания войны она отправится в Берлин, чтобы собрать материал для книги о немецком сопротивлении Гитлеру. Она остановится в гостинице на Фазаненштрассе, где в одном из коридоров встретит человека, который узнает ее и радостно поприветствует. Этим человеком будет Альфред Дёблин.

* * *

Советник по вопросам строительства Мартин Вагнер, единственный, кто подает в отставку из Академии в знак солидарности с Кете Кольвиц и Генрихом Манном, поздно вечером того же дня получает от Германа Геринга извещение о немедленном отпуске. Вместе с ним от своих должностей вынуждены отказаться еще четыре члена берлинского магистрата. Следующие два года Вагнер будет в основном безработным. В 1935 году он отправится в Стамбул в качестве консультанта по городскому планированию. Через три года он получит приглашение в Гарвардский университет и проработает там в должности профессора градостроительства и территориального планирования до выхода на пенсию в 1950 году.

* * *

«Лига защиты прав человека» объявляет о своем роспуске. Она прекращает свою деятельность на территории Германии.

В Шенебеке под Магдебургом застрелен депутат городского совета от СДПГ. В