* * *

На выборах в рейхстаг КПГ получает 81 место. Сегодня мандаты аннулированы в связи с Чрезвычайным указом о защите народа и государства. Рейхсминистр внутренних дел Фрик на митинге во Франкфурте-на-Майне насмехается над тем, что депутаты все равно не могут присутствовать на открытии рейхстага, так как находятся в концлагерях.

В Бреслау пропагандистский марш с участием около 250 бойцов СА обстреливают из здания профсоюза. Двадцатилетний боец СА погибает, еще пять человек получают ранения.

Неожиданные приступы

Пятница, 10 марта

В Ленцерхайде – самый прекрасный день за всю неделю: голубое небо и хороший снег, – а Эрике и Клаусу Манн именно сегодня возвращаться в Мюнхен. Не желая упускать великолепную погоду, они с утра снова поднимаются на лыжах по склону и немного нежатся на солнце, прежде чем отправиться в путь. Когда они возвращаются в шале, время уже поджимает – нужно срочно собираться. Они спешат на машине в Кур. Отличная поездка, местность проявляет себя с лучшей стороны, они впритык успевают на поезд. Они были настолько увлечены катанием на лыжах и сборами в путь, что все утро не читали новостей, и трагическая новость доходит до них только на границе, где они покупают газеты.

Гитлеровское правительство уже назначает рейхскомиссаров Саксонии и Баварии, которые, согласно Чрезвычайному указу о защите народа и государства, возьмут на себя полицейские полномочия, а значит, де-факто станут новыми главами земель. Баварию возглавит Франц Риттер фон Эпп, генерал с менталитетом мясника, участвовавший в самых грязных и смертоносных операциях немецкой армии – от колониальной войны против гереро в Африке до боев под Верденом и сражений фрайкора против Баварской советской республики. На этом приходит конец хоть какой-то попытке баварского правительства под руководством Генриха Хельда защититься от гитлеровского произвола. Открыв газеты, Эрика и Клаус понимают, что поезд увозит их из безопасной Швейцарии в нацистский ужас.

Семейный водитель Ганс Хольцнер, встречающий их на главном вокзале Мюнхена, выглядит встревоженным. Он заметно нервничает: у него трясутся руки, когда он поднимает их багаж в машину. «Если позволите дать господам совет, – произносит он с бледным лицом, – в ближайшие несколько дней не высовывайтесь». Спустя несколько недель выясняется, что Хольцнер уже много лет работает информатором, докладывая нацистам в Мюнхене о происходящем в доме Томаса Манна. Таким образом, он не понаслышке знает, насколько опасна ситуация для семьи. Подобно двойному агенту, он разрывается между верностью своей партии и своему работодателю.

Город кажется тихим, на улицах малолюдно, но во время поездки Клаус и Эрика замечают флаги со свастикой на всех общественных зданиях и объявления с прокламациями генерала фон Эппа на рекламных столбах. Даже у бабушки и дедушки Прингсхайм, которых они ненадолго навещают по дороге домой, они не узнают ничего, что могло бы их успокоить относительно новых условий жизни в городе.

Прибыв домой на Пошингерштрассе, они долго не раздумывают: сразу же просят связать с заграницей – с гостиницей «Нойес Вальдхотель» в Арозе, чтобы предупредить родителей.

Это будет непросто. Эрика и Клаус опасаются, что линия прослушивается, и не хотят напрямую говорить об опасностях, подстерегающих отца в Мюнхене. Но им в голову не приходит никакой умный перифраз, чтобы их сразу поняли. Они начинают с придуманного прогноза погоды: мол, в последнее время в Мюнхене и окрестностях стоит совершенно ужасная погода, что совсем не полезно для здоровья родителей, им лучше остаться в Швейцарии. Кроме того, весь дом перевернут вверх дном, везде весенняя уборка, беспорядки. Но Томас Манн не понимает. Он не допустит, чтобы его удерживали такие пустяки: он хочет домой, к рабочему столу, к рукописи романа об Иосифе. Сколько бы они его ни уговаривали, отец остается непоколебимым, пока дети наконец не отбрасывают в сторону любую осторожность: «Это невозможно, тебе нельзя приезжать. Оставайтесь в Швейцарии! Здесь ты не в безопасности».

* * *

«Сейчас вы пройдете с нами в канцелярию», – говорит один из двух офицеров, отворивших дверь его камеры.

Эгон Эрвин Киш находится в тюрьме Шпандау уже больше недели. У него одиночка и полчаса времени во дворе каждый день. Утром дают кофе, в полдень – суп, вечером – чай; два раза в неделю – селедку или картофель в мундире. Он молча следит за офицерами, догадываясь, что его ждет.

В канцелярии другой офицер объявляет спокойным тоном:

– Вас отправляют обратно в управление полиции.

– Почему? – интересуется Киш.

– Вы иностранец?

– Да.

– Ну тогда вас, вероятно, депортируют из Германии. Забирайте свои вещи и следуйте за этими людьми.

Два сотрудника политической полиции встречают его не очень приветливо. Они сразу же пытаются его запугать, предупреждая, что застрелят, если он попытается бежать. Затем сажают его в полицейскую машину и уезжают.

Киш знает, что они не шутят: по слухам, многих заключенных убивают при попытке бегства. Он не даст им ни малейшего повода.

В Шпандау ему лично не причиняли физического вреда, но во дворе во время прогулки были отчетливо слышны крики избиваемых людей из камер заключения. Он слышал эти голоса, но ничего не мог сделать.

В управлении полиции тюремщики приводят его в общую камеру, где уже находятся 50–60 человек. Здесь он впервые видит людей, прошедших через такие вакханалии избиений, которые ему приходилось лишь слышать. Они изранены, изуродованы, перебинтованы, с кровавыми подтеками, показывают свои раны и бесконечно рассказывают. В воскресенье или на следующий день после выборов их забирали из домов, арестовывали, увозили в казармы СА или нелегальные концлагеря. Некоторых заставляли во дворе бросаться в грязь и по команде вскакивать, снова бросаться и снова вскакивать, пока те не теряли сознание. Других заставляли пить касторовое масло, а затем нагибаться над столами с голым задом. Их избивали палками до тех пор, пока у них не лопалась кожа и содержимое кишечника из-за слабительного не выливалось на сырую плоть.

Одного из заключенных посадили напротив его сына, обоим дали палки и заставили бить друг друга под дулом револьверов. Снова и снова раздавались серьезные угрозы расстрела, а ночью охранники иногда стреляли вслепую в темноту камер, чтобы просто поразвлечься. После этого все часами лежали без сна. Хуже всего среди заключенных приходилось евреям: их избивали наиболее жестоко, ставили к стене для расстрела, где в них целились и выстреливали прямо над головой.

До глубокой ночи заключенные рассказывают Кишу едва выносимые истории. Свет не гасят, потому