Шрифт:
Закладка:
– Как договаривались, Прокопий Никифорович, как договаривались! – галантно отвечал Норицын, позвякивая шпорами. – Я от своих слов никогда не отказывался!
– Ну, выпьем за это! – потянул старик купца к столу. – Уважь, Васильевич, не побрезгуй!
– А Семена Крашенинникова в общий амбар спать ложить? – спросил, подскочив к ним, приказчик, справлявший недавно с Семеном малую нужду.
– Да упаси бог! – вроде бы даже оскорбился Анисим. – Семен Степанович – мой друг! Уложи его ночевать в моей спаленке, на моей постельке. А я на полу рядышком примощусь. Брось там кожан какой-нибудь.
– А Василий с Афанасием пожелали заночевать на травке, – доложил ему другой приказчик.
– Упаси бог! – снова не согласился Анисим, вроде бы испугавшись за мастеровых. – Упаси бог! Ведь уже заморозки пошли. По утрам травка белая от инея. Застудятся еще, а я за вас всех перед Богом отвечаю. Налей им еще по кружечке и уложи в амбар.
Тихон с отцом и братом стали подвигаться к ручью, стараясь не наступить ненароком на сук.
– Разорался опять, – укорил Тихон брата. – Как маленький, ей-богу!
Митя виновато молчал – он опять не сумел сдержаться.
– А сюда зачем приперлись? – продолжал ворчать Тихон. – Я думал, что ты, отец, уже сына нянчишь, а тут брат ревет за спиной, как медведь: «Анисим!»
– Да, верст двадцать отмахали – и Митя выпрягся, – оправдывался Игнат. – Сердце, говорит, не на месте, беда там! Ты, говорит, бать, как хочешь, а я братика не брошу. Вот и вернулись.
– Да, беда! – стоял на своем Митя. – Оный Анисим – страшный зверь!
Тихон молча обнял брата. Только он, родненький, мог вернуться с половины дороги, лишь почувствовав неладное.
– Я за вас всех перед Богом отвечаю! – передразнил Митя купца и повторил упрямо: – Беда будет!
«Что-то здесь не так!» – думал и Тихон, повернувшись к крепости. Отец с братом тоже прислушивались и приглядывались, пытаясь сообразить, что там происходит. Во тьме, однако, ни зги не было видно. Людской гомон давно умолк, лишь время от времени доносился ленивый лай сытых собак. И все же чувствовалось, что там замышляется что-то страшное… Томительно тянулось время.
И вот из-за рогаток послышался храп, ржание лошадей и уже не лай, а вой и визг собак. Потом по периметру крепости и внутри засветились десятки, потом сотни огоньков, стали подниматься вверх клубы дыма. Еще какое-то время спустя амбары вспыхнули, как факелы.
Послышались недовольные сонные голоса, мат, кашель, треск пожираемого огнем дерева. Ворчание и ругань сменились испуганными криками, стонами и переросли в рвущий сердца дикий непрекращающийся рев.
Пламя и снопы искр взметнулись до самого неба. Марьины и Соломатин замерли, с ужасом наблюдая Змеевскую гарь и вспомнив Зеленинскую. Тихон представил высоченного, изможденного, белого как лунь старика, идущего под руку с франтом в алой бархатной накидке на плечах, и его слова: «Уважь старика, Васильевич, не побрезгуй!» Уважил, ирод! Он обернулся к отцу и брату. По их лицам текли слезы.
– Застудятся еще, а я за вас всех перед Богом отвечаю! – зачем-то раз за разом, повторял потрясенный рыдающий Митя. Тихон снова обнял его. Они помолчали, оглядывая объятую пламенем крепость.
– Брат! – захлебываясь от слез, торжественно проговорил Митя. – Я всегда слушал… Сегодня я ослушался тебя первый раз в жизни – вернулся сюда. Сейчас я ослушаюсь тебя во второй раз, если ты прикажешь мне ехать домой. Я не вернусь домой, пока не изведу этих извергов!
– Я тоже… – вздохнул отец.
– Оставайтесь! На все воля Божия… – тоже вздохнув, не стал спорить Тихон. – Дайте молиться!
Засада
В ту ночь едва ли кто уснул. Утром, еще до восхода солнца, мужчины помолились, наскоро перекусили и стали готовиться к встрече к извергами. Игнат с Митей принялись рубить толстую коряжистую сосну, чтобы перегородить ей дорогу.
Тихон взялся готовить «гостинчик» для лютых, как и их хозяин, псов Анисима. Перед отъездом с Колывано-Воскресенских заводов он купил у знакомого приказчика отравы, которой там травили крыс. Сейчас же Марьин-старший нарезал множество кусочков мяса с убитой вчера им козы, начинил их отравой и отправился раскладывать сии «гостинчики» вдоль дороги.
Отец с Митей, свалив на дорогу сосну, уложили вдоль нее еще несколько деревьев, чтобы злодеи ни вперед не смогли проскочить, ни свернуть в сторону. После этого они стаскали к дороге оружие, проверили его, уселись на срубленную березу и замерли в утомительном ожидании. Наконец послышался конский топот и показался Тихон на своем жеребце.
– Едут! – бросил он, соскочив с лошади, и прибавил: – Все, кроме Анисима и Малюты, пьяны, но держатся с опаской. Впереди два всадника – разведчики. За ними, шагов через сто, груженные сеном телеги, а по бокам еще восемь иродов на добрых рысаках скачут. Среди них Анисим и Малюта. Ну и собаки.
– Всего, значит, пятнадцать осталось, а было поболе шести десятков, – усмехнулся Игнат. – Сколько людей сгубил, ирод! Ни дружка своего Семена Крашенинникова не пощадил, ни стариков нерчинских…
– Не захотел с ними делиться серебришком Анисим, – жестоко усмехнулся и Тихон. – Да и чем меньше людишек про его темные делишки знает, тем лучше для него. Тайная выплавка серебра не шутка: сначала за дыбу за это дело вздернут, а потом и на виселицу поволокут. Чую, он и остальных дружков своих извести замыслил. Опоит зельем и…
– Мы ему, братик, сейчас поможем! – заявил Митя, поигрывая топором. – Да и от него самого избавим сторонушку нашу, Сибирь-матушку.
– С Божией помощью, – сдержанно согласился Тихон. – Расклад такой…
Он коротко, сухо, но толково объяснил, кому где стоять и что делать, а потом отозвал Митю в сторону.
– Брат, дело серьезное. На каждого из нас по пять душегубов и еще их собаки. Прошу – не горячись, не высовывайся без необходимости, но и не паникуй, не поймай пулю в лоб.
– Не поймаю! – твердо пообещал Митя и повинился: – Прости меня, Тиша! Я приношу тебе только беды. Вчера из-за меня нас едва собаки не загрызли…
– Братик, родненький! –
