– Кажется, ты упомянул, что мы с подружками напоминаем тебе стайку пестрых птиц.

– Ах да! – Лицо Кабира просияло – он вспомнил. – Так вот. Акбару все вокруг наскучило, и он велел своим придворным рассказывать истории о чем-то по-настоящему поразительном и небывалом – но не о том, о чем они когда-то слышали, а о том, что видели собственными глазами. Рассказавшему самую удивительную историю Акбар посулил награду. И вот придворные и министры принялись рассказывать. Но все их истории были обыкновенными. Один поведал, что видел, как слон ревел от страха, завидев муравья. Другой рассказал, что видел корабль, плывущий по небу. Третий похвалился, что видел шейха, способного прозревать сокровища под толщей земли. Четвертый – что видел буйвола о трех головах. И так далее, и тому подобное. Когда пришла очередь Бирбала, он ничего не рассказал. Наконец он признался, что видел нечто необычное, когда ехал верхом во дворец: около пяти десятков женщин сидели бок о бок под деревом в полном молчании. И все придворные немедленно признали, что приз должен достаться Бирбалу. – Кабир запрокинул голову и рассмеялся.

История не понравилась Лате, и она уже собралась сказать ему об этом, но вдруг вспомнила о госпоже Рупе Мере, для которой немыслимы даже две минуты молчания – ни в горе, ни в радости, ни в здравии, ни в болезни, ни в вагоне поезда, ни на концерте, ни в каком-либо ином месте – вообще.

– Зачем ты все время напоминаешь мне о моей матери? – спросила Лата.

– Я? – удивился Кабир. – Я не хотел.

Тут он снова обнял ее за плечи и умолк. Его мысли унесли его к воспоминаниям о собственной семье. Лата тоже притихла. Она до сих пор так и не выяснила, что же вызвало у нее панику во время экзамена, и вот теперь эта мысль вернулась, чтобы озадачить ее.

Брахмпурский берег снова проплывал мимо, но теперь он был куда более оживленным у кромки воды. Лодочник решил держаться поближе к побережью. Они слышали уже более явственно, как плещут веслами другие лодки, как фыркают и плюхаются купальщики, откашливаясь и прочищая носы, до них доносилось воронье карканье, стихи священных книг, звучащие из репродуктора, а за краем песчаного берега – пение колоколов под куполом храма.

В этом месте река текла прямо на восток, и восходящее солнце отражалось в воде далеко за пределами университета. По воде плыла гирлянда из бархатцев. Костры горели в погребальном гхате. Из форта доносились громкие команды к построению. Плывя вниз по течению, они снова слышали непрекращающиеся звуки работы стиральщиков и редкие крики ослов. Лодка подплыла к ступеням. Кабир предложил лодочнику две рупии. Тот благородно отказался.

– Мы договорились заранее. В следующий раз вы отыщете меня, – сказал он.

Когда лодка остановилась, Лату кольнуло сожаление. Она вспомнила, что Кабир говорил о плавании, о восхождении в горы – о легкости, которую дарит новая стихия, иное физическое движение. Движение лодки, взаимное ощущение свободы и отдаленности от мира очень скоро рассеется, растворится – она это чувствовала. Но когда Кабир помог сойти ей на берег, она не отстранилась, и они пошли рука об руку к баньяновой роще и малому святилищу. И почти все время молчали.

В шлепанцах взбираться по тропинке оказалось куда трудней, чем спускаться, но он помог ей, втянув ее наверх. «Он нежный, – думала она, – но силы ему не занимать». Ей вдруг пришло на ум, что, как ни удивительно, они почти вовсе не говорили об университете, экзаменах, о крикете, преподавателях, планах, о мире, который начинался прямо над утесами. Она мысленно благословила тайджи Хемы с ее сомнениями.

Они сели на перекрученный корень баньянов-близнецов. Лата растерялась, не зная, что сказать, и услышала свой голос:

– Кабир, ты интересуешься политикой?

Тот посмотрел на нее с изумлением, слишком неожиданным был вопрос, а затем просто ответил:

– Нет.

И поцеловал ее.

Сердце Латы перевернулось вверх тормашками. Она ответила на поцелуй – вообще не думая ни о чем и самой себе удивляясь – своему безрассудству и счастью.

А когда их губы расстались, Лата снова начала думать, и еще отчаяннее прежнего.

– Я тебя люблю, – сказал Кабир.

Она молчала, и Кабир спросил:

– Ну, ты скажешь что-нибудь?

– О, я тоже тебя люблю, – сказала Лата, констатируя факт, который был очевиден ей и должен был быть очевиден ему. – Но говорить об этом бессмысленно, так что возьми свои слова обратно.

Кабир вздрогнул. Но прежде чем он смог что-то ответить, Лата спросила:

– Кабир, почему ты не назвал мне свою фамилию?

– Дуррани.

– Я знаю.

Он так запросто произнес свою фамилию, что все тяготы мира снова навалились на ее голову.

– Знаешь? – удивился Кабир. – Но я помню, как на концерте ты не захотела, чтобы мы сообщили друг другу наши фамилии.

Лата улыбнулась. У него была очень избирательная память. А потом она снова посерьезнела.

– Ты мусульманин, – тихо произнесла она.

– Да-да, но почему это так важно для тебя? Ты поэтому иногда бывала такой странной и отстраненной?

В глазах у него прыгали шутливые искорки.

– Важно? – Теперь настала очередь Латы удивляться. – Это крайне важно. Знаешь, что это означает для моей семьи? – Интересно, он нарочно отказывается видеть препятствия или в самом деле считает, что все это не имеет значения?

Кабир взял ее за руку и сказал:

– Ты любишь меня. А я люблю тебя. Только это и важно.

– А разве твоему отцу все равно? – не сдавалась Лата.

– Да. В отличие от других мусульманских семей, полагаю, мы были под защитой во время Раздела и до. Он едва ли думает о чем-нибудь еще, кроме своих параметров и периметров. И уравнение не меняется от того, написано оно красными или зелеными чернилами. Я не понимаю, зачем нам вообще обсуждать это.

Лата обвязала серый свитер вокруг пояса, и они продолжили восхождение по тропинке. Они договорились встретиться снова через три дня на том же месте в тот же час. Кабир был занят в ближайшие пару дней, нужно было помочь отцу в одном деле. Он отцепил велосипед и – быстро оглядевшись – поцеловал ее снова. Когда он уже сел в седло, она вдруг спросила:

– Ты целовался с кем-то еще?

– Что? – удивился он.

Она не сводила глаз с его лица. Но вопрос не повторила.

– Ты имела в виду – вообще? Нет. Точно нет. Серьезно – ни с кем, – сказал он.

И укатил.

3.15

В тот же день, чуть позже, госпожа