Шрифт:
Закладка:
Рафи Ахмед Кидвай[172], союзный министр связи, только что объявил о повышении почтовых сборов. Поскольку ответы на обширную корреспонденцию занимали добрую треть времени госпожи Рупы Меры, для нее это был болезненный удар. Рафи-сахиб был самым секуляризованным и беспристрастным в общественном смысле человеком, насколько это возможно, но он родился мусульманином. Госпожа Рупа Мера чувствовала себя глубоко ущемленной, а он представлял собой открытую мишень.
– Неру слишком им потакает, только и говорит что с Азадом[173] и Кидваем, уж не считает ли он себя премьер-министром Пакистана? И вот смотрите, что они вытворяют! – сказала она.
Обычно Лата и Савита просто давали матери выговориться, но сегодня Лата возразила ей:
– Ма, я совершенно не согласна. Он премьер-министр Индии, а не только индусов. Что плохого в том, что в кабинете министров есть два мусульманина?
– Вот к каким идеям приводит излишняя образованность, – сказала госпожа Рупа Мера, которая обычно весьма уважала образование.
Госпожа Рупа Мера была расстроена, по всей видимости, еще и тем, что старшие женщины никак не преуспели в попытках убедить Махеша Капура позволить декламацию «Рамачаритаманасы»[174] в Прем-Нивасе по случаю праздника Рамнавами[175]. Мысли Махеша Капура отягощали проблемы с храмом Шивы в Чоуке, а многие землевладельцы, которых его законопроект об отмене заминдари лишил бы владений, были мусульманами. Он чувствовал, что, по крайней мере, ему следует держаться как можно дальше от любых обострений в сложившейся ситуации.
– Я знаю обо всех этих мусульманах, – мрачно сказала госпожа Рупа Мера, по большей части самой себе. В данный момент она не думала о старых друзьях ее семейства – дядюшке Шафи и Талате Хале.
Лата возмущенно поглядела на мать, но промолчала. Савита посмотрела на Лату и тоже ничего не сказала.
– И нечего смотреть на меня такими большими глазами, – сказала госпожа Рупа Мера своей младшей дочери. – Мне известны факты. А тебе нет. У тебя никакого жизненного опыта.
Лата ответила, вставая с кресла-качалки Прана:
– Пойду заниматься.
Госпожа Рупа Мера пребывала в задиристом расположении духа.
– С чего это? – возмутилась она. – Зачем тебе заниматься? Экзамены твои уже кончились. Задел по учебе на следующий год? Одна работа, никакого безделья – бедняга Джек не знает веселья[176]. Посиди и поговори со мной. Или пойди погуляй. Свежий воздух улучшает цвет лица.
– Я уже погуляла с утра, – сказала Лата. – Я всегда гуляю.
– Ты очень упорная девушка, – сказала госпожа Рупа Мера.
«Да», – подумала Лата и с едва заметной улыбкой на лице ушла в свою комнату.
Савита, наблюдавшая эту маленькую вспышку, ощутила беспокойство – ведь провокация была слишком ничтожна и безотносительна, и обычно такие вещи Лату не огорчали. Что-то тяготило душу ее младшей сестренки. В памяти Савиты всплыл телефонный разговор с Малати, на который Лата вот так же остро отреагировала. Савита сложила два и два, но сумма пока что не составила четыре. И все же две лебединые цифры, сидящие бок о бок, вызывали тревогу. Она тревожилась за сестру. Последние дни Лата находилась в каком-то неустойчивом, возбужденном состоянии, но, похоже, не желала с кем-то поделиться. И Малати – ее верной наперсницы – не было в городе. Савита ждала подходящего момента, чтобы поговорить с Латой наедине, но это было нелегко. И как только появилась такая возможность, она немедленно за нее ухватилась.
Лата лежала на кровати, подперев подбородок руками, и читала. «Перелетных свиней» она уже закончила и взялась за «Галахада в Бландинге». Заглавие книги казалось ей вполне уместным теперь, когда они с Кабиром полюбили друг друга. Эти три дня разлуки будут равны месяцу, и она постарается отвлечь себя Вудхаузом по полной.
Лата была далеко не в восторге оттого, что ее отрывают от чтения. Даже сестра.
– Можно присесть к тебе на кровать? – спросила Савита.
Лата кивнула, и Савита села.
– Что это ты читаешь? – спросила Савита.
Лата ненадолго повернула книгу обложкой вверх и вернулась к чтению.
– Мне сегодня что-то тоскливо, – сказала Савита.
– О! – Лата стремительно села и посмотрела на сестру. – У тебя что, месячные начались?
Савита засмеялась:
– У беременных не бывает месячных. – Она с удивлением посмотрела на Лату. – Ты не знала об этом? – Савите казалось, что сама она знала этот элементарнейший факт с незапамятных времен, но, возможно, это было не совсем так.
– Нет, – ответила Лата.
Странно, что они с Малати никогда не касались этой темы, ведь Малати столько знала, и разговоры между ними велись очень откровенные. Но ее вдруг осенило: это очень правильно, что Савите не приходится справляться одновременно с двумя проблемами.
– В чем же тогда дело?
– Ой, да ни в чем. Не знаю, что это. Просто последнее время у меня такое бывает – довольно часто. Может, это из-за здоровья Прана. – Она мягко положила ладонь на руку Латы.
Савита не была капризным человеком, и Лата это знала. Она посмотрела на сестру с нежностью и спросила:
– Ты любишь Прана? – Внезапно это показалось ей очень важным.
– Разумеется, люблю, – сказала Савита, удивившись.
– Почему «разумеется», диди?[177]
– Не знаю, – сказала Савита. – Просто я люблю его. Я чувствую себя лучше, когда он рядом. Я беспокоюсь о нем. А иногда я беспокоюсь о его ребенке.
– О, с ним все будет хорошо, – заверила Лата, – судя по тому, как он толкается.
Она снова легла и попыталась продолжить чтение. Но Вудхауз не шел ей на ум. Выдержав паузу, она сказала:
– Тебе нравится быть беременной?
– Да, – улыбнулась Савита.
– А быть замужем – нравится?
– Да, – ответила Савита, и улыбка стала еще шире.
– За человеком, которого выбрали для тебя другие – которого ты по-настоящему и не знала до свадьбы?
– Не говори о Пране, словно он какой-то чужак, – сказала Савита растерянно. – Ты иногда очень забавно рассуждаешь, Лата. Ты ведь тоже любишь его?
– Да, – сказала Лата, нахмурившись: как-то это нелогично выходило. – Но меня никто не заставляет быть с ним настолько близкой. Я просто не могу понять, как… ну, почему другие люди решают, какой человек тебе подходит. А вдруг бы он тебе не понравился? – Лично ей Пран казался некрасивым,
