«Герасимов. Нам придется отстаивать одну комедию. „Афоня“ по художественным достоинствам и социальному звучанию сильнее.

Ермаш. Перенести и ту, и другую сложно. У Данелии в „Мимино“ весь коллектив другой. А у Рязанова в „Служебном романе“ играет тот же Мягков. И Брагинский есть.

Герасимов. Может быть, все-таки перенести Данелию. Надо его сохранить обязательно.

Ростоцкий. На двух комедиях настаивать нельзя.

Жданова. Но выбор одной будет субъективным. Это трудно.

Ермаш. Для меня не трудно. „Афоня“ выше по искусству.

Жданова. А по-моему, „Ирония судьбы“.

Ждан. У Рязанова комедия, но по стилю Данелия выше.

Герасимов. Когда речь идет о трагедиях, решать легче. Хорошо бы соединить.

Кулиджанов. Но Брагинского нельзя отрывать от Рязанова.

Герасимов. Да, их надо рассматривать вместе. Еще раз предлагаю Данелию перенести.

Кармен. Успех новой работы — не аргумент для переноса.

Герасимов. Если хотим сохранить, выхода нет.

Ермаш. Если уж переносить, то я за перенос „Иронии судьбы“. В „Служебном романе“ тот же состав плюс Фрейндлих. А у Данелии в „Мимино“ другой состав.

Герасимов. Хорошая мысль.

Жданова. Но у „Иронии судьбы“ есть преимущество в массовости, в тиражности картины. По ТВ ее показывали три раза.

Кириллов. „Афоня“ пользовался большим успехом в Гане.

Ермаш. И в Англии, в США, во всех социалистических странах. Данелия всегда социальную проблему решает.

Герасимов. Наведем справки, что пользуется у членов комитета большей популярностью, и решим. Для меня вопрос решен в пользу „Афони“. Это решение более стабильно у нас в секции».

В тот день секция кино и телевидения единогласно проголосовала за «Афоню». Стелла Жданова как самая большая в секции поклонница «Иронии судьбы» от голосования воздержалась.

Однако выяснилось, что в прочих секциях безоговорочной поддержкой пользуется именно фильм Рязанова. И художники, и архитекторы (несмотря на критику их деятельности, лежащую в основе сюжета картины), и писатели, и музыканты проявили редкое единодушие в высокой оценке «Иронии судьбы».

21 октября 1977 года состоялось заседание пленума, на котором окончательно решался вопрос о распределении госпремий:

«Герасимов. Горячо поддерживаем „Иронию судьбы“. Ее конкурент — „Афоня“. Чтобы сохранить обе комедии, Данелия и другие переносятся на будущий год, чтобы присоединить „Мимино“ и укрепить кандидатуру. (Ибо „Афоня“ не всем нравится, а Данелия — большой и достойный художник.) Так что преимущество на стороне Рязанова.

Марков (литературная секция). „Ирония судьбы“ вызвала единодушную поддержку, что бывает в нашей секции редко.

Хренников (музыкальная секция). „Ирония судьбы“ вызывает большие симпатии, и члены секции просили это передать на пленуме.

Чирков (театральная секция). Нам хотелось оставить обе комедии. Но так как Данелия сохраняется на будущий год, мы за Рязанова.

Томский (изобразительная секция). Единодушно поддерживаем „Иронию судьбы“.

Орлов (архитектурная секция). Секция единодушно за „Иронию судьбы“».

Так «Ирония судьбы» стала тем редчайшим произведением, в безоговорочном признании которого полностью сошлись народная и официальная точки зрения.

С тех пор этот фильм анализировался, интерпретировался, пародировался бессчетное множество раз; ссылками на «Иронию…» пестрят работы отнюдь не только киноведов, но и историков, социологов, психологов…

В качестве примера того, какие богатые возможности предоставляет картина Рязанова для ее анализа с неожиданных ракурсов, приведем фрагмент статьи преподавателя литературы Натальи Лесскис «Фильм „Ирония судьбы…“: от ритуалов солидарности к поэтике измененного сознания» (Новое литературное обозрение. 2005. № 76). Автор разбирает фильм с точки зрения завзятого культуролога, оперируя такими понятиями, как «семиотическая замкнутость», «эмоциональный паттерн», «новогодний хронотоп» и «архетип зеркала»:

«В ленинградской квартире зеркало часто становится способом отразить истинное положение вещей: когда пьяный Женя выставлен на улицу в первый раз и происходит, как мы знаем, мнимое примирение Нади и Ипполита, Надя поет песню на стихи Ахмадулиной. Ракурс взят так, что в зеркале на стене отражается лишь Надя — это зримый знак разделенности ее и Ипполита, знак ее пребывания в ином мире — мире волшебства. Но Женя появляется в этом зеркале вместе с Надей.

Архетип зеркала как двери в иной мир, фольклорные представления о том, кто и как может и не может отражаться в зеркале, — все эти смыслы вполне актуальны в ткани повествования в „Иронии судьбы…“. Идентичные квартиры в разных городах, зеркально совпадающие жизненные ситуации главных героев (оба собираются впервые вступить в брак после долгих лет одинокой жизни), подмена одного героя другим (посадка в самолет по чужому билету) — все это вариации идеи зеркального двоемирия, довольно очевидно представленные в визуальном тексте фильма постоянно возникающими в кадре зеркалами».

Хорошо изложено и про «топос бани», онтологически чуждый «филистеру» Ипполиту:

«Топос бани (с сопутствующим ему мотивом очищения) становится средством проверки на „своих“ и „чужих“. Как ни странно, факт похода в баню не вызывает вопросов у Нади. Зато он становится камнем преткновения сразу для двух героев, зеркально отражающих друг друга, — Гали и Ипполита.

Ипполит. Постойте, зачем вы пошли в баню? У вас что, дома ванны нету?

Женя. Вам этого не понять.

В качестве симметричной опоры в сюжете сразу за диалогом Жени и Ипполита следует телефонный разговор Нади и Гали.

Галя. Скажите, а как он попал к вам в квартиру?

Надя. Вчера Женя пошел в баню…

Галя. Девушка, в какую баню? У него в квартире есть ванная!

Для Ипполита и Гали праздник есть место подтверждения нормативной социальности, для Нади и Жени — возможность волшебного перехода. И Галя, и Ипполит не верят в то, что все произошедшее — результат случайного стечения обстоятельств, идея пойти на праздник в баню им обоим кажется бессмысленной, а Наде и Жене — нет. Оба диалога демонстрируют высоту стены, отделяющей героев-одиночек от остального мира. Впрочем, в итоге Ипполит предпринимает попытку проникнуть в „зазеркальный“ мир своей возлюбленной, повторить путь своего антагониста: вначале напивается, затем пытается в качестве суррогата бани принять душ в одежде, но все безуспешно. Более того, он пытается воспроизвести дискурс романтического героя-одиночки, однако неизбежно и комически сбивается на вещественное, мирское: „Разве может быть запрограммированное, ожидаемое, запланированное счастье, а? Ммм… Господи, как скучно мы живем! В нас пропал дух авантюризма, мы перестали лазить в окна к любимым женщинам, мы перестали делать большие, хорошие глупости. Какая гадость… какая гадость эта ваша заливная рыба!“

Забавным подкреплением непреодолимости преграды между Ипполитом и Надей становятся кадры, следующие за монологом этого героя-филистера. Его проход (как и почти все остальные проходы персонажей по коридору) снят как отражение в зеркале, но на сей раз видно лишь нижнюю часть фигуры, Ипполит не помещается в зеркало полностью. Если вспомнить архетипические свойства зеркала как символа перехода в иной мир, то очевидно, что Ипполит попасть в этот мир не может в принципе».

«Популярность „Иронии судьбы…“, таким образом, — пишет Наталья Лесскис в заключение статьи, — во многом связана с тем, что Рязанов использовал важные для интеллигентского сознания 1970-х литературные