ему нынче всё едино.

Тут погодить, конечно. Вот прямо сейчас. Совет разумный, но — не для неё. И — да — пусть ребята-преображенцы и хорошие солдаты, но они не знают, что такое полевой медик, которому в своё время приходилось добираться через завалы к раненым и вытаскивать их на себе. Бывало, что и под обстрелом… Дарья поддёрнула подол выше коленей, рухнула на четвереньки, мгновенно юркнула в полуоткрытую дверь, проскользнув под скрещёнными ружьями, и тут же вскочила на ноги. Следом за ней в кабинет ворвались те солдаты — помчались спасать полоумную.

Ситуацию оценивала уже на бегу. Да, Петра Алексеича фиксировали действительно вчетвером, удерживали за руки и за плечи, притом, с трудом. Видно, что всеми силами старались, во-первых, не причинить ему вред и не шуметь, а во-вторых, не дать добраться до шпаги… Она не узнавала этот утробный, низкий рык. Это был не его голос. Звук шагов и шорох юбки заставил злобно рычащее существо, ещё недавно бывшее русским государем, обернуть к ней перекошенное, страшно дёргающееся лицо.

Мгновенная смена эмоций в глазах сестры, которая с явным и немалым усилием блокировала его руку, сжатую в побелевший кулак: страх, понимание, одобрение. Сейчас Катя будто говорила: «Давай, работай, доктор». Дарье было достаточно одного мгновения. Сжав ладонями его виски, она с неожиданной силой развернула к себе это жуткое лицо, заглянула прямо в глаза.

— Смотри на меня, — её голос был так же неожиданно мягок и глубок. — Пожалуйста, смотри на меня… Вот так, мой хороший. Всё в порядке. Я с тобой. Всё хорошо, ты в безопасности, всё хорошо…

И произошло то, что все без исключения расценили не иначе, как чудо. Безумный зверь вдруг бесследно исчез, оставив измотанного борьбой человека. Взгляд Петра сделался хоть и мутным, но осмысленным, лицо перестало дёргаться.

Единственной, кого он сейчас видел, была Дарья.

— Ты?..

Узнавание было, пожалуй, даже радостным, но в следующий миг он обмяк, повис на державших его руках и потерял сознание.

— Царица небесная, — перекрестился один из солдат, ставший невольным свидетелем этой сцены. — И впрямь Васильевна помогла, глядите.

— Я такое в первый раз вижу, — удивлённо признался Алексашка, осторожно отпуская руку своего государя. — Скоро опамятел. И судорог нет… Ну-ка, стулья вот эти в ряд…

В кабинете не было диванчика, а то, что гости из будущего считали странным шкафом, оказалось не менее странной кроватью с дверцами, куда заталкивать обеспамятевшего государя никто сейчас не собирался. Просто выставили стулья под стеночкой в ряд и уложили на них недужного, подсунув под голову свёрнутый валиком плащ.

— Идите. Я останусь, — негромко и мягко сказала Дарья. Казалось бы, ничего приказного в её словах не было, но никому и в голову не пришло возразить. — Я побуду с ним, пока он не придёт в себя.

— Приёма не будет? — тихо спросил Евгений, подбирая с пола оброненную шляпу.

— Будет, часа через два, — так же негромко ответил Данилыч. — Скажу там внизу, что государь занят и явится позднее. Не в первый раз.

— Точно всё будет в порядке?

— Теперь-то да… — Меньшиков оглянулся на Дарью, которая уже закрывала за ними дверь. — Что этот поп ему наговорил? Знал бы, что этим обернётся, хрен бы его впустил, пусть бы вместе со всеми на приём явился. Уж там бы язык попридержал…

…Для самой Даши ничего уже не имело значения. Она закрыла дверь, отрезав все разговоры потрясённых людей, тихонечко подошла к нему и, не заботясь о «казённом» платье, уселась рядышком прямо на пол… Обморок уже переходил в сон, здоровый, целительный. Его лицо, ещё пару минут назад пугавшее до дрожи, разгладилось, стало спокойным и умиротворённым, будто снилось ему нечто доброе… Дарья была на двести процентов уверена, что он не собирался никого впечатлять своими приступами, такое предусмотреть было заранее невозможно. Да и весь сегодняшний день явственно свидетельствовал, что планы были совершенно иные. Но то, что сейчас произошло, заставило её окончательно понять одну важную вещь.

У неё в памяти возникла виденная некогда картина: немолодой уже Пётр вот так же обессиленно лежит на диванчике после приступа, а его голова — на коленях жены, Екатерины. В той истории только ей удавалось купировать его припадки. Теперь то же самое получилось и у Дарьи. Но если у Екатерины в арсенале имелось только тонкое женское чутьё, то в её случае был ещё и опыт медика… Никуда она от него не денется. Всё, мосты сожжены. И когда он позовёт, она пойдёт за ним без раздумий. Куда угодно.

Интермедия

— Я помер и попал в рай? Вижу ангела…

— Вот зачем так грубо льстить, — Дарья улыбнулась. — Как ты?

— Как в раю, — повторил он, одним рывком перевёл себя из положения лёжа в положение сидя и бережно усадил её рядом с собой.

— Ничего не болит? — с обеспокоенностью спросила она.

В ответ он отрицательно покачал головой. И вдруг спросил без особой связи с предыдущим разговором:

— Пойдёшь за меня, припадочного?

— Пойду, — одними губами прошелестела она, ни минуты не колеблясь.

Он позвал. Она идёт на этот зов.

— Не страшно, Дарьюшка?

— Я боюсь не тебя, а за тебя. И ещё — хочу, чтобы ты знал, — тихо сказала Даша. — Я никогда тебя не предам. Никогда тебе не солгу… И никогда не оставлю медицину, — последнее было сказано с едва заметной улыбкой.

— Мне тебя Бог послал… Идём. Нас там заждались.

9

Когда государь явился под ручку с какой-то девицей, это было ещё полбеды. Но когда он затем сделал парочку официальных заявлений, это произвело эффект орудийного залпа в упор.

Сперва — объявил о восстановлении Монастырского приказа, упразднённого ещё его братом Фёдором Алексеевичем. Приказу сему отныне надлежит отныне ведать доходами церкви.[32] Публика заволновалась: царь-таки наложил лапу на церковные доходы, смелое решение. Не стоило митрополиту его злить. А затем представил девицу: «Государыня-невеста Дарья Васильевна Черкасова». Тут плохо стало уже всем без исключения. Особенно тем, кто делал ставку на царевича Алексея как единственного наследника престола и клан Лопухиных.

— …Сегодня невеста, завтра жена, а там, глядишь, и сыновей рожать учнёт. Алёшку побоку, стало быть… А Евдокия-царица что?

— Так пострижена она, яко Соломония Сабурова.[33] Слово есть такое европское: «прецедент». Глинскую-то приняли? Приняли. И эту… как её там… Черкасову — тоже принять придётся. Хорошо хоть не немку государь под венец поведёт, с него бы сталось…

— Да пусть потешится, навряд-ли сие надолго. Девка-то лядащенька, одни косточки. Глядишь, родами и помрёт.

— А коль не помрёт?

— Не помрёт — так помогут. Она много