день полчаса для приватной беседы со мною? Его величество Август Второй прислал письмо, в котором обязал меня, его покорного слугу, расспросить вас о подробностях пленения Карла Шведского. Сия история настолько поразила моего короля, что он желал бы узнать обо всём не из газет.

— Если вам будет угодно, я подготовлю письмо с подробнейшим описанием этого события, — невозмутимо проговорила девица. — Увы, служба в лейб-гвардии практически не оставляет мне свободного времени для визитов.

— Приём у государя входит в ваши служебные обязанности? — хитро улыбнулся посол.

— Личное приглашение его величества, такое пропускать нельзя.

— О! Его величество изволил пригласить вас лично?

— Нас троих. Кстати, не желаете ли, чтобы я представила вам моих брата и сестру?

— В день празднования Крещения я устраиваю званый обед, ко мне придут многие знатные персоны, — сказал фон Арнштедт. — Буду счастлив видеть вас, вашего брата и очаровательную сестру в качестве гостей.

— В таком случае я приберегу свой рассказ до визита к вам, господин посол. Обещаю, вы узнаете немало интересного.

Снова обмен неглубокими поклонами — и девица вернулась к родственникам. Итак, первая встреча показала, что она весьма осторожна. Не желает визитировать иностранного посла в одиночку, дабы не скомпрометировать себя в глазах государя. Прекрасно понимает, что здесь слишком много глаз и ушей, что речь пойдёт о шведах, но вовсе не о пленении Карла. И наконец, она говорит по-французски. Акцент присутствует, что неудивительно, однако владеет этим языком европейской дипломатии совершенно свободно. Если она и дипломат, то начинающий, хотя, в самом деле существует вероятность, что сия девица в курсе некоторых дел царя относительно шведов и переговоров с ними. Но её взгляд господину послу не понравился: холодный, цепкий. Надежде на невольные оговорки вряд ли суждено сбыться… Что ж, придётся раскошелиться. Нет в Европе ни единого дипломата, который не принимал бы …подарки. Россия — не исключение. Дело лишь в сумме.

7

— Господин саксонский посол изволил пригласить нас на завтрашний званый обед, — с кривой ухмылкой сказала Катя, подходя к брату и сестре. — Всех троих.

— Вот он обрадуется, когда я приду к нему в «цифре» и берцах, — весело заметила Дарья. — Это платье казённое, надо будет после мероприятия сдать на склад под роспись. Туфли, кстати, новые, неразношенные. Жмут и трут, даже чулки не спасают.

— Надо будет — мы тебе на модистку всем подразделением скинемся, — заверил её брат. — Но что-то представление затягивается. Мы…

Он не успел закончить фразу: в зале, полном нарядных господ и дам, появился Меньшиков. Физиономия у Данилыча была отнюдь не праздничная, хотя он явно старался скрыть своё истинное настроение. То с кем-то раскланивался, то перекидывался парой слов, но было заметно, что он кого-то ищет среди собравшихся.

— Куда вы спрятались! — обрадованно воскликнул Меньшиков, завидев Черкасовых в дальнем углу зала. — Живо ко мне!

Судя по тому, какое лицо скроил Евгений, подумал он что-то очень нехорошее. Но не сказал. Молча подал старшей сестре руку — подсмотрев, как это делали кавалеры в зале — и прошествовал куда ему указал Алексашка. Аккурат рядышком со ступеньками, ведущими к трону. Были большие сомнения, что Пётр Алексеич станет забираться в это золочёное кресло, обитое бархатом. По слухам, на подобных приёмах он в лучшем случае вставал на ступенях, но обычно просто стоял рядышком и выслушивал приглашённых. А то и вовсе ходил по залу между сановниками и дамами, беседуя с теми, кто его интересовал. Но раз Меньшиков настаивает, чтобы они стояли на самых «козырных» местах, значит, это зачем-то нужно. Проблема была только в одном: как раз здесь кучковались самые родовитые, сплошь Рюриковичи с Гедиминовичами. И смотрели они на царских любимцев как на выскочек.

— Митрополит ранее срока явился, — негромко заговорил Алексашка, коротко вводя Черкасовых в курс дела. — Сразу к государю, понятное дело. Стефан только ушёл, но, чую, сильно не в духе Пётр Алексеевич будет. Бог знает, о чём они говорили, мня там не было, но поп вымелся оттуда, будто государь его пониже спины пнул.

— Что он задумал? — спросил Евгений.

— Если бы я знал!.. Погодите-ка…

У приоткрытых дверей показался один из государевых денщиков. Парень с вытянувшимся лицом жестикулировал, «семафорил» Данилычу. И, судя по реакции последнего, эти жесты ничего хорошего не означали.

— Так, — он отчётливо сбледнул с лица, заставив Черкасовых сжаться от нехорошего предчувствия. — За мной. Тихо. Быстро.

Конечно, их ретираду из зала кое-кто заметил, такое не увидеть было бы очень сложно. Но тем не менее они следом за Алексашкой выскользнули в передний покой. А там их уже встретил давешний денщик.

— Скорее, Александр Данилыч, — громко зашептал он. — Снова начинается…

Черкасовы переглянулись: они разом вспомнили о приступах, которые преследовали Петра всю его взрослую жизнь. Одни говорили, что это началось после стрелецкого бунта, когда на глазах у десятилетнего мальчишки рубили в куски его родственников по матери. Другие утверждали, что хворь привязалась к нему после укуса клеща и последовавшей тяжёлой болезни. Но что бы это ни было, во время такого приступа его охватывало лютое бешенство, судороги. В припадке он не помнил себя, мог убить любого, кто подворачивался под руку. Когда приходил в чувство, просил прощения, если, конечно, не насмерть зашиб. Иногда приступ случался внезапно и без видимых причин, но чаще это бывало после сильного нервного срыва.

Как после тяжёлого разговора с митрополитом, например. Вот ведь не было печали…

8

Обо всём этом Дарья думала, подхватив подол платья и буквально летя вверх по лестнице, следом за всеми. Она не знала подробностей, но чуяла, что что-то в плане Петра Алексеича пошло сильно не так. А это значит — что? Правильно: стресс.

Но ведь она же медик. Не психиатр, однако основами владеет. Медикаментов, которые могли бы помочь, в восемнадцатый век не завезли, но остаётся один способ купировать приступ — пробиться сквозь пелену звериной ярости и достучаться до личности. Да, рискованно. Но другого выхода у неё нет.

— …вчетвером удержим, — услышала она тревожный шёпот у дверей кабинета.

Секунда — и у входа остались только двое караульных с изжелта-бледными лицами. Видимо, им не надо было объяснять, что происходит, видать, не в первый раз наблюдают. А из-за двери неслись чудовищные ругательства и яростный рык, мало похожий на человеческий голос.

Перед самым её лицом с лязгом скрестились багинеты.

— Не можно, Дарья Васильевна, — сочувствующе сказал один из солдат, которого она, кстати, действительно знала. — Зашибёт ненароком.

— Братцы, я же лекарь, — напомнила Даша.

— Ты тут погоди, пока он опомнится, — проговорил второй. — Лекарь — не лекарь,