Шрифт:
Закладка:
— А здесь, Катя, уже я должен тебе вопросы задавать, — Меньшиков подался вперёд. На несколько мгновений сквозь его добродушную гримасу проступило истинное лицо — умного, жесткого и беспощадного человека. — Пётр Алексеевич мне про вас ни слова не сказал сверх того, что знают прочие. Так у меня своя голова на плечах есть, кое-что приметил. А сего дня совершенно убедился, что с вами дело нечисто. Здесь любая девка была бы рада, если б все знали, что государь ей знаки внимания оказывал, а твоя сестрица, говоришь, шипит?
Слуга принёс поднос с заказом, расставил на столе и ушёл. При нём, естественно, не разговаривали, и паузу Катя потратила на то, чтобы успокоиться. Разговор и так сложный, зачем ещё нервы трепать?
— То есть ты её подставил, чтобы подтвердились твои предположения, и эта наша беседа состоялась, — сказала она, отрезая себе кусочек аппетитно прожаренного окорока. — Продолжай.
— Я много чего за вами приметил, — Меньшиков не стал долго тянуть с ответом. — Знаете то, чего знать не должны. Умеете то, чего никто не умеет. Платье ваше, оружие… Даже язык, и тот иной. Русский, но всё едино не такой. И мыслите вы инако… Поначалу думал, что вы долго в Европе жили да понабрались там у немцев. Так нет, и немцы того не знают, что вам ведомо.
— Твой вывод? — Катя, деликатно наколов кусочек мяса на двузубую медную вилочку — да, приличным посетителям в этом заведении к столу подавали и новомодные вилки! — отправила его в рот.
— Ну, ежели вы не из преисподней явились, то по всему выходит — потомки наши. Лет сто или более вперёд.
— Бери больше, Саша: три сотни лет с хвостиком, — невозмутимо кивнула Катя, меланхолично прожевав свой кусочек и отрезая ещё. — Долго же ты соображал. Я думала, скорее догадаешься.
— Не хотел ошибиться. Коль Господь попустит, то всякое может быть.
— И что теперь?
— Да ничего, я вижу, вы у нас прижились, — не без доли уважения сказал Данилыч. — Живите и далее, сколько Господь даст. Вернуться ведь не можете, верно?
— Могли бы — вернулись бы сразу. У нас там дел было по горло. Ладно, Саша, не ходи вокруг да около. Спрашивай. На что смогу, на то отвечу.
Меньшиков на всякий случай огляделся — нет ли поблизости чрезмерно любопытных посетителей. Какой-то белобрысый школяр уплетал похлёбку, закусывая хлебушком, степенный приказчик сосредоточенно обгладывал рёбрышко, низенький полноватый дьячок что-то пил — отсюда было не разобрать, что именно. Всё, больше посетителей не видно. Хозяин и слуги как будто не интересуются разговорами в зале. Вроде лишних ушей нет.
— Так, стало быть, вам ведомо, что далее с нами будет, — это был полувопрос-полуутверждение.
— Было ведомо, — всё так же невозмутимо ответила Катя, методично поглощая свой завтрак. — Потому что в нашей истории не было пленения Карла Двенадцатого. Да и многого другого тоже не было.
— А пленили его вы.
— Именно. И Карла, в Москве под замком сидящего, не было. И его встречи с Петром Алексеевичем тоже никогда не случилось. И нарвская баталия завершилась такой конфузией, что пришлось колокола с церквей снимать, чтобы на пушки перелить — потеряли всю артиллерию. И земли, что Карл готов как выкуп за себя отдать, пришлось долгие годы с кровью отвоёвывать. И Автоном Головин теперь не просидит восемнадцать лет у шведов на цепи. И Иван Трубецкой, посол наш, скоро домой вернётся, а его роману со шведской знатной дамой не быть, и не родится у них сынок[28]. Да много чего теперь не будет как раньше. Потому мы можем сейчас только общее направление знать.
— Значит, и в судьбах персон отличия будут?
— И будут, и уже есть… Что, интересно о себе узнать?
— Только спросить хотел. Ну, так что же меня ждёт?
— Многие знания — многие печали, — госпожа сержант позволила себе едва заметную усмешку и, достав из кармана носовой платочек — с салфетками в заведении было совсем никак — деликатно промокнула губы. — На твоём месте я бы не стала будущим интересоваться.
— Ох, Катя… — негромко рассмеялся Меньшиков. — Было б у тебя сердце — давно бы уже под венец увёл. А так — страшно. Будто со смертью говорю.
— Будущее — это всегда страшно, Саша. Что же до тебя… Не завидую я ни тебе, ни жене твоей, ни детям. Подробностей не будет. Просто живи и помни, что во всём нужно меру знать и, главное, дружбу ценить… не в деньгах.
У Алексашки было такое лицо, словно он пожалел обо всём сказанном — что попытался сунуть нос в собственное будущее. А его собеседница как ни в чём не бывало допила свой сбитень и положила на стол несколько медячков — обедать за счёт «полудержавного властелина» она не собиралась.
— Прости, Саша, но мне бы отоспаться. Всю ночь шведа сторожила, потом занятия с новенькими, потом наша беседа, — сказала она. — Если хочешь поговорить всерьёз, давай выберем более подходящее для этого время.
— Как скажешь…
3
Как и три сотни лет спустя, время между праздниками народ заполнял кто чем хотел и мог, только не работой. Разве что готовка и приём гостей. Но Петра Алексеича это не касалось. Только в один день он позволил себе выходной — 1 января. Так что изданные в тот день указы с вероятностью 100 % действительно были заготовлены заранее. Однако со второго числа снова впрягся и тянул лямку, как обычно. Аудиенцию, если так можно выразиться, для «немезидовцев» он назначил на вечер пятого января.
Всё тот же кабинет с мрачноватой, на взгляд гостей из будущего, обстановкой. Всё тот же здоровенный письменный стол, заваленный бумагами. И всё тот же Пётр Алексеевич, разговоры с которым всегда были непростыми… К этому визиту гости из будущего снова подготовили кое-какие проекты, причём, не только оружейные. Все они учитывали ещё одно серьёзное обстоятельство: фактическое отсутствие денег в казне. То есть они там как бы были, но по факту, когда требовалась некая сумма, оказывалось, что их внезапно нет. С бухгалтерией у Петра Алексеевича тоже была большая проблема. Он только-только начал приводить в порядок налоговые сборы, да и воровство на всех уровнях никуда не делось. Что там далеко ходить: когда Корчмин с Орешкиным готовили фейерверк, из выделенных
