Шрифт:
Закладка:
Призрак тяжело вздохнул.
За время моего отсутствия он, наверное, тоже об этом подумал. Но прежде чем он коснулся осколков и впал в такое же оцепенение, какое было у меня недавно, я пристально на него взглянул и тихо спросил:
— Что с Нардисом?
Мор не ответил. Только отвел глаза и махнул куда-то в сторону. Когда же я переступил через лохматую тушу, оказавшуюся самым обыкновенным мохноногом[1], и отодвинул в сторону виновато опустившую хвост гончую, то увидел наполовину занесенное снегом тело и ненадолго прикрыл глаза.
И все-таки дурак…
Слишком молодой, слишком самоуверенный, отчаянно безрассудный дурак, который отчего-то решил, что есть смысл умирать за меня. Даже защитить зачем-то пытался. Справедливости ему, понимаешь ли, захотелось…
И что теперь?
Наверное, если бы я настоял и оставил его тогда дома, он бы расстроился, но все же не превратился в кусок замороженного мяса. Для смертного это ведь уже окончательно. Смерть для него — это вечность. И Нардис без колебаний туда шагнул, искренне полагая, что делает это вместе со мной.
Сейчас, когда его сердце не билось, а на бледной коже не осталось ни единой кровинки, он, как ни странно, все еще не походил на безвозвратно ушедшего. Его лицо казалось спокойным и даже расслабленным. Закрытые веки были лишь слегка припорошены снежинками. Царящий в здешних краях холод сберег его тело, не пустив к нему ни гниль, ни грязь и навеки заморозив так и не начавшееся разложение. Так что, если оставить его здесь, он и через тысячу лет останется таким же, как сейчас. А если убрать торчащий из его груди обломок копья и прикрыть рваную рану, то и вовсе будет казаться, что он всего лишь надолго уснул.
Почти уверен — Нардис умер мгновенно, когда один из всадников метнул в него это копье. Оно пронзило сердце, сомнений в этом никаких не было. Ну а то, что других ран на теле не осталось, свидетельствовало лишь о том, что Нардиса как пришпилили к скале, не посчитав нужным забрать оружие, так он там и висел, пока умная, проворная, ловкая и тонко чувствующая мое настроение Кость не перегрызла древко и не вытащила обледеневший труп туда, где до него не дотянутся ни люди, ни звери.
Когда я тяжело вздохнул, гончая, как самая обычная собака, подошла к мертвецу и со скорбным видом улеглась рядом, аккуратно положив зубастую морду ему на грудь.
Странное проявление чувств от нежити…
Впрочем, нет. Ведь на самом деле это не она тоскует, а это у меня внутри все вымерзло. И это не у нее, а у меня в душе вместо недолгого опустошения появилось какое-то новое, не поддающееся описанию, но на удивление сильное чувство, не дающее спокойно отвернуться и просто уйти, навсегда вычеркнув этот день из памяти.
Я знал, что никогда не забуду миг, когда упрямый мальчишка бездумно полез вперед, пытаясь принять смерть вместо меня. Как не забуду равнодушный взгляд, которым его, самоубийцу, одарил стоящий напротив меня нелюдь.
Нелюдь… кажется, только сейчас я начал осознавать истинный смысл этого слова. И глядя на одинокую капельку крови, навеки застывшую на щеке убитого мальчишки, вдруг ощутил, что не смогу уйти. Не смогу забыть, отмахнуться и спокойно жить дальше. Нардис, сам того не ведая, сумел сделать для меня нечто очень ценное. Привязавшись ко мне, он в каком-то смысле сумел привязать и меня. Люди… они ведь не зря так настойчиво тянутся друг к другу. Поэтому сейчас, когда эту связь оборвали, а то, что она дарила, безвозвратно ушло, я в полной мере ощутил, что потерял нечто крайне важное. То, что уже никогда не смогу вернуть.
От последней мысли мне стало неуютно.
Никогда — это ведь даже не вечность. Никогда — это уже насовсем, потому что Нардиса мне никто не заменит. И на его место никто не придет.
Когда до меня дошла эта нехитрая истина, мое сожаление выросло на порядок и стало настолько острым, почти болезненным, что его захотелось высказать, выплеснуть, избавиться от него, как от вещи, которая когда-то была дорога, но теперь стала ненужной.
Пожалуй, раньше я бы так и сделал. Выбросил, выкинул, забыл. Но сейчас, глядя на мертвого парня, я также неожиданно понял, что все-таки хочу о нем помнить. Его голос, его поступки, слова. Его ворчание по утрам и даже ругательства, когда что-то выходило не так, как ему хотелось. Да и вообще… мне вдруг подумалось, что это важно — помнить о ком-то или о чем-то. Ведь воспоминания — как маленькая жизнь, собранная в одном-единственном осколке. И пока такие осколки кто-то хранит, люди, что были нам дороги, по-прежнему существуют.
Горькое, тягостное, мерзкое чувство потери стало, пожалуй, одним из самых ярких и самых неприятных приобретений в моей коллекции человеческих эмоций. Но одновременно с ним пришло и другое чувство, гораздо более сильное, которое, изучив со всех сторон и признав полезным, я решил продемонстрировать своим крылатым теперь уже врагам.
***
Их логово я нашел той же ночью, пока Мор принимал новые воспоминания и был настолько занят, что даже не понял, когда я ушел.
Как оказалось, с направлением я почти угадал, как, кстати, и с расстоянием, поэтому уже довольно скоро стоял на вершине одной из скал и бесстрастно смотрел, как далеко внизу, в крохотной, затерянной среди гор и укрытой снегами долине мирно идет дым из печных труб, среди приземистых каменных домиков, несмотря на поздний час, деловито снуют на удивление легко одетые люди. На небольшом пятачке между тесно стоящими зданиями один за другим приземляются беспечные грифоны, а к ним выходят… порой даже выбегают женщины и дети, с радостным гомоном забирая из клювов добычу.
На армейский лагерь или какое-то военизированное образование долина вовсе не походила. Обычные жители… какой-то устойчивый к холодам, явно самобытный и вполне самодостаточный народ, которому на протяжении многих лет удавалось хранить свое существование в тайне.
Что самое забавное, никто из них даже не взглянул на небо, будучи в полной уверенности, что высокие, ограждающие деревню и от ветров, и от врагов скалы являются надежной защитой. Даже свирепые летуны, бросающиеся на отблеск любого портала, возле родных домов вели себя до крайности легкомысленно.
Сегодня ночью я как минимум трижды потревожил пространство своими перемещениями. Однако вдали от запретной долины и оберегающего ее купола грифоны, похоже, не так хорошо ощущали мои пространственные щели.
И вот сейчас я стоял, глядя, как поднимающиеся
