для Рене подарок. Декарт подумал, что это, должно быть, экзотический плод из дальних стран. Однако отметил, что все вокруг него стоят прямо, а он еле держится на ногах. Декарт проснулся в холодном поту и помолился, чтобы Бог отвратил от него все плохое, увиденное во сне.

Вскоре Рене снова заснул и услышал удары грома. Он опять проснулся, но на этот раз обратился к рассудку: ужас — это во сне или наяву? Декарт открывал и закрывал глаза, пока не успокоился.

Он снова заснул и увидел сон, совершенно отличный от двух предыдущих: сновидец мог влиять на происходящие в нем события. В спокойной обстановке, располагавшей к размышлениям, он заметил на столе книгу, называвшуюся просто «Словарь», а за ней — сборник стихов. Декарт открыл его и тут же наткнулся на строчку Авсония[133] на латыни: «Какой дорогой в жизни мне идти?»

Вдруг появился незнакомец и указал Декарту на слова: «Да и нет». Он попытался объяснить, в какой части книги находится это стихотворение, но незнакомец вдруг исчез, а затем возник снова. У Декарта было ощущение, что потеряна какая-то часть знания. Чувство прошло, когда он сказал, что покажет стихотворение, начинающееся с той же строки, но лучше этого. Человек и книга тут же исчезли, а сон закончился.

Декарт был глубоко потрясен. Он истово молился, просил о защите Деву Марию и обещал совершить пешее паломничество из Италии во Францию. В интерпретации философа сон о книгах указывал на объединение всей науки посредством единого языка и метода.

Декарт взял за отправную точку полученную во сне подсказку и открыл путь, которым следовал всю жизнь. Философ опубликовал свое «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и искать истину в науках»[134] 18 лет спустя. В нем автор защищал новый научный метод: принятие только того, что очевидно и не вызывает никаких сомнений; разделение каждого вопроса на более мелкие; построение мысли от простого к сложному; подтверждение выводов в свете самых широких знаний. В это же издание вошли оригинальные трактаты по оптике, метеорологии и геометрии, демонстрирующие влиятельность картезианского взгляда на рациональный мир, описанный математикой.

Декарт создал аналитическую геометрию и стал одним из основных создателей алгебры. Получив во сне четкое разъяснение его собственной важной интеллектуальной миссии, он, как ни странно, позже выражал сомнения относительно полезности сновидений.

С ним никак не был согласен немецкий математик XVII века Готфрид Лейбниц, один из изобретателей интегрального и дифференциального исчисления. Он считал сновидения «явлением более изящным, чем любые другие, каких мы можем достичь путем долгих размышлений в состоянии бодрствования».

Однако масса других видных ученых ничего не сообщали об открытиях, сделанных во сне. Карл Гаусс, Леонард Эйлер, Эварист Галуа, Огюстен Луи Коши, Карл Якоби, Курт Гёдель и многие другие тоже высоко ценили творческое начало математики, но, судя по всему, теоремы доказывали именно в часы бодрствования.

А вот французский математик Анри Пуанкаре совершенно ясно засвидетельствовал важность расслабления и абдукции для своей работы:

Наиболее поразительно поначалу вот это внезапное озарение, явный признак предшествующей долгой, бессознательной работы. Роль этой бессознательной работы в математическом изобретении кажется мне неоспоримой… Часто, когда работаешь над трудным вопросом, с первого наскока ничего не получается. Потом отдыхаешь… и снова садишься за работу. В первые полчаса, как и прежде, ничего, а потом вдруг в голову приходит решающая мысль. Можно сказать, что сознательная работа более плодотворна, потому что она прерывается, а все остальное возвращает уму силу и свежесть.

Но Пуанкаре не сообщил ни о каких теоремах, вынесенных им из сновидений. Абдуктивное расслабление, к которому он прибегал в своей работе, было феноменом бодрствования:

Однажды вечером, вопреки обыкновению, я выпил черный кофе и не мог спать. Идеи роились. Я чувствовал, как они сталкиваются, пока их пары, так сказать, не сцеплялись, образуя стабильную комбинацию.

Это описание, сделанное почти за сто лет до изучения реверберации сновидений в игре «Тетрис», подчеркивает способность к рекомбинации и пространственной артикуляции между идеями в пространстве сновидения. Эти выводы пришлись бы по сердцу Фрейду и Юнгу:

Подсознательное «я» никоим образом не ниже сознательного «я»; оно не чисто автоматическое; оно способно различать; обладает тактом, деликатностью; оно знает, как выбирать, предугадывать… Оно умеет предугадывать лучше, чем сознательное «я», поскольку преуспевает там, где последнее потерпело неудачу.

Французский математик Жак Адамар в 1945 году опубликовал труд о математическом творчестве. В его основе — вопросы, заданные ряду известных мудрецов, в том числе и немецкому физику Альберту Эйнштейну, лауреату Нобелевской премии по физике 1921 года, и американскому математику Норберту Винеру, создателю кибернетики.

Адамар пришел к выводу, что математическое творчество состоит из четырех отдельных фаз: подготовки, инкубации, освещения и проверки. Эта строго определенная последовательность творческих фаз перекликается с многими античными традициями сновидения, которые предписывали запрашивать и получать онейрические откровения для решения конкретных проблем.

Однако, признавая существование сновидений, которые могут предложить новые математические решения, Адамар указал на их редкость в профессиональной среде. Скорее всего, это связано с использованием математических обозначений и символов, поскольку во сне очень необычно иметь возможность что-либо уверенно читать и писать. Затруднение, вероятно, отражает относительно недавнее появление чтения у нашего вида: это сложный навык, который должен «захватить» определенные области коры головного мозга, развивавшиеся ради обеспечения гораздо более старых навыков, например распознавания лиц.

Исследования способности выполнять математические вычисления во сне указывают на трудности гораздо большие, чем в бодрствовании, возможно из-за ослабевания кратковременной памяти.

На то, что препятствием для творчества во сне могут быть математические обозначения, указывает и увлекательная история Сринивасы Рамануджана, индийского математика-самоучки. Его фундаментальные открытия в теории чисел и бесконечных рядов стали понятны лишь много десятилетий спустя. В настоящее время врачи и математики, интересующиеся черными дырами, квантовой гравитацией и теорией суперструн, изучают блестящие теоремы этого деревенского самородка.

Рамануджан работал бухгалтером в Мадрасе[135]. В 1912 году Сриниваса отправил знаменитому британскому математику Годфри Харди в Кембриджский университет десятки недоказанных теорем. Многие коллеги проигнорировали письма 25-летнего индуса, но после некоторого первоначального скептицизма Харди отреагировал — он искренне восхитился природным талантом молодого автора. Его теории были «наверняка верны, потому что, если бы они были неверны, ни у кого не хватило бы воображения их изобрести».

После завязавшейся интенсивной переписки Харди пригласил Рамануджана в Англию для совместной работы. Но путешествие через океан считалось оскорбительным для священной чистоты касты — семья индийца