первой вспомнила “вдруг раздастся гром небесный телефонного звонка”. А еще я первой вспомнила песенку про жирафа, который влюбился в антилопу. Так что на этот раз наш ряд победил, и не будет неуместным заявить, что благодаря мне.

Потом мы разбились на группки поменьше и еще несколько минут играли в “контакт”, но я не успела разгадать слово “вольфрам”, которое загадал Натан Давидович, потому что перед нами выросло Мертвое море.

Несмотря на поздний ноябрь, в самой нижней точке земного шара было очень жарко, и мы тут же разделись до купальников и побежали в воду, которая была похожа не на воду, а на жирный холодец, и выталкивала тела наружу, отчего купающиеся напоминали бревна, особенно после того, как измазались черной лечебной грязью.

Девочек в купальниках вполне стоило спрятать от глаз представителей туристической арабской шпаны, вовсю свистевшей, мяукавшей, улюлюкавшей и издававшей прочие туземные звуки, так что хорошо, что они были покрыты грязью.

Аннабелла не раздевалась и в море не заходила, а ела в тени ванильное мороженое с арахисом, нацепив темные очки и шелковый платок на голову, как какая-нибудь французская актриса в бегах от папарацци. Должно быть, не хотела светить свои шрамы от бритвы.

Хотя застывшее Мертвое море, окруженное белыми соляными лужами и розоватыми холмами и похожее на марсианский пейзаж, было потрясающе красиво, изнутри оно мне не понравилось, потому что от него у меня сильно защипало кожу на ногах. Дело в том, что за день до отъезда Аннабелле наконец удалось уговорить меня впервые побрить ноги.

Надо сказать, она приложила немало усилий, задавшись этой благородной миссией, потому что вначале я наотрез отказывалась, считая бритье ног потаканием глупым женским предрассудкам и утверждая, что естественное безобразным быть не может. Моя мама ноги отродясь не брила, и ничего, прожила себе спокойно жизнь. На это Аннабелла опять говорила, что я и моя мама жили не просто за железным занавесом, а в железной тюрьме первобытного разума, и как вообще допустимо в пятнадцать лет существовать на земле с небритыми ногами, и что это преступление против человечества, не говоря уже о мужском поле.

В итоге я побрила ноги на спор. Аннабелла обещала, что если я их побрею, она отдаст мне свои лезвия и больше не будет резать себе ими кожу, пока я сама их ей не отдам. Так что я лишилась волос на ногах и заработала красную сыпь, а в глазах Аннабеллы почти стала человеком, и если бы не цельный купальник, больше похожий на костюм водолаза или на кошмар девственницы, то стала бы человеком полностью.

Короче говоря, я довольно быстро вылезла из Мертвого моря и присоединилась к Аннабелле, которая не захотела доедать свое мороженое и отдала мне кончик вафельного конуса – самый лакомый кусочек, потому что кончик был пропитан застывшим шоколадом.

Закутавшись в рыжее деревенское полотенце, щурясь от солнца, я сидела рядом с чокнутой девочкой Владой под пляжным зонтиком, хрустела вафлей с шоколадом, смотрела на дымчатые светлые холмы, на зеркальную гладь самого странного в мире моря, на плескающихся, визжащих и орущих членов нашей группы и, кажется, впервые за три месяца не скучала по дому, не задавалась вопросами, зачем я приехала в Израиль, кто все эти люди и что между нами может быть общего.

Может быть, дело было в том, что я поняла: чужая среди чужих – своя. А может быть, в тот момент мне просто было хорошо, и я его не пропустила.

Потом из моря выполз Натан Давидович, похожий на худосочную английскую борзую. Попрыгал на одной ноге, затем на другой, пытаясь вытряхнуть воду из ушей, и направился к нам. Уселся рядом, заулыбался.

Кажется, я никогда прежде не видела его без очков. К моему удивлению, выяснилось, что подслеповатые глаза у него золотистые и как будто в веснушках. А еще оказалось, что не только рот до ушей у него всегда смеется, но и глаза тоже, и брови, и даже куцый и совсем не еврейский нос.

– Ты побрила ноги? – спросил наблюдательный Натан Давидович, чем поверг меня в неописуемое смущение.

– Моя работа, – с гордостью заявила Аннабелла и на всякий случай вытянула и свои ноги в джинсах, но Натан их проигнорировал.

– Можно потрогать? – спросил Натан и, не дождавшись ответа, с детской непосредственностью провел рукой по моей ноге, как по своей собственной.

Только непосредственность оказалась не такой уж и детской, а я от шока даже не успела его ударить.

– Клево. Как попа младенца, – оценил Натан Давидович.

– И много младенческих поп ты перетрогал за свою богатую приключениями жизнь? – язвительно спросила Аннабелла.

– Две, – как ни в чем не бывало ответил Натан. – У меня трехлетние братики-близнецы.

– Серьезно? – спросила я, внезапно обидевшись, и вовсе не из-за ноги. – Ты никогда мне не рассказывал.

– Ты никогда не спрашивала. Ты даже не знаешь, где я жил в Одессе.

Натан был прав. Я понятия не имела, где в Одессе он жил. Как странно.

– И где ты жил в Одессе?

– На Гоголя. Напротив Дома с атлантами.

– Серьезно? – не поверила я. – Я дворы на Гоголя знаю как свои пять пальцев. Я их все облазила вдоль и поперек. Неужели мы никогда раньше не встречались?

– Наверное, нет, – сказал Натан, ковыряясь в ухе. – Если бы мы там встретились, я бы тебя здесь узнал.

– Я оставлю вас одних предаваться ностальгическим воспоминаниям о вашем богом забытом селе. – Аннабелла встала и направилась к Милене, которая мечтательно полулежала на соломенной подстилке, расстеленной на песке.

– Это любовь, – вдруг вздохнул Натан Давидович, застав меня врасплох.

Я резко повернулась к нему, но он указывал пальцем на нашу классную руководительницу.

– У кого любовь? – пробормотала я.

– У нее с Тенгизом.

– Что?!

– Да ты слепая, Комильфо. Неужели ты не видишь, как они друг на друга смотрят? И как она к нему наклонялась, когда автобусы уезжали, и прощалась, как будто они сто лет не увидятся, но прикоснуться не смела. Как в песне про тонкую рябину, которая мечтала перепрыгнуть через тын, чтобы прижаться ветвями к дубу.

– Не может быть, – пробормотала я.

“Все это” вполне можно было бы назвать ревностью, только я уже не понимала, кого ревную и к кому.

– Почему? – спросил Натан. – Они что, не люди?

– Она что, не замужем? – спросила я в ответ.

– Нет, – ответил Натан.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что она религиозная, а голова у нее непокрытая.

– Религиозная?

– Ну да. Это же сразу видно по ее одежде. – Натан сощурился. – Она такая скромняшка и целомудренная,