– Странная ты какая-то, – сказал Натан. – Это ты на нас внимания не обращала, как обычно. Отдалилась и почему-то решила брести одна в гордом одиночестве. Разве кто-то тебя прогонял?

– Мне казалось, что я буду пятым колесом.

– Третьим, – поправил Натан. – И никакое ты не колесо, и никакая мы не парочка, нам просто забавно вместе – Алена мой дружбан. И неужели тебе нужно особое приглашение?

Я хотела сказать, что да, очень даже нужно, но не сказала. И еще хотела сказать, что это очень приятно, когда тебя приглашают, зовут, ищут, когда ты прячешься, и настаивают на твоем присутствии, когда делаешь вид, что тебе все равно.

Но я не сказала, потому что была уверена, что Натан Давидович это знал, потому что если бы не знал, не пошел бы меня сейчас искать. К тому же мне было ясно, что он кривил душой и у него таки да был скрытый мотив: он хотел, чтобы я приревновала. А на примере Арта и Аннабеллы я уже знала, что от ревности до любви – один шаг. Так что все у него получилось как по нотам.

Диалог опять зашел в тупик. Натан нервно постукивал пяткой по каменюке. Подул холодный ветер, и я, приоткрыв рот, занялась попытками ухватить зубами язычок молнии свитера, чтобы зубами же натянуть змейку повыше к носу. Мои попытки тоже зашли в тупик. Меня охватили нервозность и все нарастающее разочарование из-за непривычной неразговорчивости и заторможенности Натана Давидовича, от которого я ожидала обычной развязности, активности и пофигизма. Да он, в конце концов, не далее как сегодня днем гладил меня по ноге! Но то опять было “при всех”. А при не всех он даже не улыбался.

Неужели в него я влюбилась? Точно в него? Точно влюбилась? Мне внезапно опять стало не по себе, потому что я испугалась, что сейчас взвалю на себя обязательство с ним гулять, встречаться или быть его, прости господи, девушкой, а потом окажется, что я совсем его не знаю, что он совершенно мне не подходит, что я, как всегда, все себе выдумала и что дело не в Натане Давидовиче вовсе, а в соперничестве с Аленой. Даже к Тенгизу я испытывала, а может, и по сей день испытываю более сильные чувства, хотя это скорее восхищение и глубокая привязанность, смешанные с жалостью, а жалость, как известно, наикратчайший путь к женскому сердцу, да и вообще Тенгиз гораздо больше похож на романтического героя, чем Натан Давидович, и он, по крайней мере, не стал бы тормозить, если бы сидел на камне посреди ночи в пустыне рядом со мной, то есть с Миленой, и знал бы, что сказать, что делать и как себя вести, потому что он опытный человек и мужчина. Так что мне явно придется увиливать, отмазываться, искать поводы для расставания с моим, о господи, парнем, какое ужасное слово, а это совсем уже гиблое дело, так что лучше прямо сейчас оборвать роман, пока не поздно.

И я открыла было рот, чтобы прервать наши отношения, выпустив с такими усилиями наконец пойманный язычок молнии, но Натан меня опередил:

– Так кто же таков этот Фридрих фон Вассерман?

Я вздрогнула от неожиданности, повернулась, а Натан Давидович опять широко и знакомо улыбался, а зубы у него были крупные, белые и очень веселые, на щеках – ямочки, и тут я поняла, что у него совсем другое лицо, когда он улыбается. У меня аж все внутри потеплело, потому что у меня внутри было гораздо полнее, чем снаружи.

– Ты козел. – Я стукнула его по плечу. – Не Фридрих, а Фриденсрайх. Фриденсрайх фон Таузендвассер.

Я тоже невольно заулыбалась до самых ушей, а может, и шире.

– Это из какой книги? Погоди, не подсказывай. Сам вспомню. Цвейг, что ли?

– Не Цвейг.

– Фейхтвангер?

– Не-а.

– О, Ремарк! Точно.

– Да не Ремарк, – возразила я, хоть в каком-то смысле Натан был прав во всех своих предположениях.

– Достоевский?

– Сам ты Достоевский!

– Сдаюсь, – признал Натан свое поражение. – Не помню я такого персонажа.

– Ясное дело, не помнишь, – загадочно улыбнулась я. – Я сама его выдумала.

– Уалла! – сказал Натан, а это восклицание на иврите означало “серьезно?”, или “не может быть!”, или “да ну, ты гонишь!”, или “как интересно!”, или “однако!”. Все зависело от интонации и контекста. А вообще слово было арабским.

– Уалла, – подтвердила я.

– Давай рассказывай. – Натан выпустил наконец мою руку, повернулся ко мне всем телом и скрестил ноги по-турецки.

– Что тебе рассказывать?

– Про книгу, которую ты сочиняешь.

– Откуда ты знаешь про книгу? – изумилась я.

– Ты же все время пишешь что-то в тетрадках. Получается, пишешь ты про этого… Почему имя такое немецкое? Он что, нацист, фашист? Фриднес… ё-моё, не получается выговорить, язык сломается.

– А ты попробуй. Скажи вслух. Ну пожалуйста! Это очень важно. Просто необходимо: Фриденсрайх фон Таузендвассер.

– Ладно, раз важно. – Натан торжественно выпрямил спину и провозгласил: – Фриднесрайх фон Таузендвассер.

– Фрид-е-нсрайх.

– Фриденсрайх фон Таузендвассер! – громко крикнул прямо в пустыню.

Эхом прокатилось имя по ущелью под нами, и в ответ порыв ветра взметнул и без того взлохмаченные волосы Натана Давидовича, которые он стриг намного реже, чем ногти. У меня все внутри замерло, а потом затряслось.

У Натана получилось очень красиво. Он даже специально придал имени немецкий акцент. Благо картавой ивритской “р”, похожей на немецкую, он владел в совершенстве с рождения. То есть с тех пор, как научился говорить. Чего не скажешь обо мне, да и ни о ком другом из нашей группы.

– Можно просто “Фрид”.

– Так бы сразу и сказала. Фрид. И что с Фридом? Что за герой? Почему он немец? Книга так и называется – он главный герой? О чем эта книга?

Я уже рассказывала об этом Маше и Тенгизу, поэтому в третий раз было не так страшно.

– Ну, книга – это громко сказано. Это еще не книга. Так, наброски, черновики. Может, когда я стану человеком, дозрею до настоящей книги.

– Ты уже человек, моя дорогая Комильфо, – неожиданно по-взрослому сказал Натан Давидович. – Так что там происходит?

Я вздохнула, а Натан понял, чем было вызвано мое замешательство.

– Очень трудно пересказывать книги. Но это же твоя книга. Ты ее сочиняешь. О чем ты пишешь?

В некоторые моменты мне казалось, что не существовало на свете человека косноязычнее меня.

– Ну… В общем… Я не знаю… Все происходит в Асседо… Асседо это южная провинция огромной восточной