империи, где солнце никогда не восходит, и всеми провинциями правит злой император, но это не важно. При трагических и ужасных обстоятельствах Фрид однажды захотел умереть и прыгнул в ров своего замка из окна четвертого этажа. Но умереть у него не получилось, и он остался калекой на всю жизнь. От него все отвернулись по приказу его друга и сеньора дюка, и даже сама Смерть от него отвернулась, и он до сорока лет прожил в своем северном замке Таузендвассер в полном одиночестве как изгой. Но спустя шестнадцать лет его юный сын, которого он проклял и отверг, нашел его и вызволил из замка, а дюк его простил. И тогда Фрид Красавец снова вошел в моду, как в юности, самоубийства стали модными, особенно среди юных барышень, а в Асседо начались всякие приключения и бардак, который Фрид туда снова внес. А сын Фрида, которого дюк воспитал, и одна иудейская женщина, которая во Фрида влюбилась, решили найти для него лекарство от покалеченности. Потом оказалось, что эту иудейскую женщину, Зиту, очень много лет назад, когда она была еще ребенком, и задолго до того, как он бросился в ров, Фрид чуть не погубил, когда участвовал в погроме в Сарагосе. А в Сарагосу они с дюком ездили, чтобы привезти императору арагонскую невесту. В общем, они все вместе с испанцами и остальными послами напились во время пира, принялись буянить, устроили погром на иудеев и перерезали всю родню этой женщины, но она чудом спаслась и с тех пор скиталась по свету, и с ней случались ужасные вещи, включая долгий плен в публичном доме, пока она не попала в Асседо и случайно не встретилась с Фридом. Но все это стало известно только потом. А пока она влюбилась во Фрида и узнала, что существует древняя легенда о том, что человек может призвать Мага, который исполнит одно его желание. Но Маг не появляется просто так: чтобы его вызвать, человек должен принести семь случайных жертв, сам не зная, что приносит жертвы и призывает Мага. А Фриденсрайх это такой тип, который всем приносит несчастья. Так что велики шансы, что у него получится призвать Мага и выздороветь.

– М-да, – промычал Натан Давидович в глубокой задумчивости. – Как в “Незнайке в Солнечном городе”, только наоборот. Но я не понимаю, зачем такому человеку выживать и выздоравливать. Не лучше ли было бы для всех, если бы он умер?

На это я не знала, что ответить.

– А эротика там есть? – спросил Натан.

– Чего?!

– Постельные сцены. Ты же сказала, что там есть про бордель.

– Какие постельные сцены, ты что, чокнулся? Я ничего об этом не знаю. Но там есть про любовь немножко, да.

– Про любовь… – повторил Натан и улыбнулся.

– Сними, пожалуйста, очки, – попросила я у него.

Не задавая больше лишних вопросов, Натан Давидович снял очки. Я посмотрела ему в глаза и вдруг увидела, что это родные глаза родного человека. И не важно, буду я с ним встречаться или гулять, целоваться или расставаться, он всегда будет членом моего племени.

– Я пишу об Одессе наоборот, – сказала я. – Ты ведь знаешь, что у Одессы есть волшебная сторона, в которой все на свете может произойти, и все можно перевернуть с ног на голову, и оно все равно будет настоящим и всамделишным? Ты же жил в самом центре, во дворе на Гоголя.

– Знаю, – подтвердил Натан. – Только в Иерусалиме я жил в квартале Нахлаот, во дворике на улице Нарбата. А там этой сказочной стороны намного больше.

– Знаю, – согласилась и я. И добавила осторожно: – А еще я пишу о ком-то вроде папы.

– Это как? – спросил Натан.

– Ну, о ком-то сильном, который всегда меня оберегает, защищает и поддерживает.

– А твой настоящий папа тебя не защищает и не поддерживает?

– Мой настоящий папа очень хороший, – поспешила я выгораживать папу перед Натаном. – Он очень умный человек и талантливый педагог. Но он все время занят… то есть был занят моим перспективным старшим братом и своими учениками, а у него их миллион, потому что он учитель математики и завуч. Мне кажется, я ему не очень интересна как личность. В детстве он еще кое-как мной занимался, ходил со мной гулять на Бульвар и водил в археологический музей, который за Лаокооном, и в краеведческий, а потом, когда я повзрослела, особо на меня внимания не обращал. Но я и сама не очень старалась с ним общаться. Самое интересное, что мы сблизились именно перед моим отъездом, и это было здорово. Но потом он опять будто пропал, и мы очень редко с ним разговариваем по телефону.

– Ага, – сказал Натан, – папы, они такие, как правило. Очень занятые люди. Правда, у нас все наоборот. Мой папа с нами постоянно нянчился, а мама делала карьеру. Да и посланницей в Одессу поехала она, а папа – к ней в довесок. Так кто тебя защищает и поддерживает?

– Дюк. Он был со мной с самого детства. Это как… ну я не знаю, я не верю в бога, но я думаю, что у каждого человека есть какой-то вымышленный друг, герой, к которому он обращается в моменты отчаяния.

– Вроде понимаю, о чем ты. – Натан опять засмущался, но взгляда не отвел. – Когда я был маленьким, у меня была такая игрушка, одноухий заяц, его звали Бандруевич. Сперва папа рассказывал мне о нем сказки, которые он для меня перед сном сочинял, а потом я сам начал придумывать ему всякие приключения, искал его в заколдованном лесу, где бродят дикие жирафы и добрые вепри, кормил его кашей и не мог без него заснуть. Никому не говори, Комильфо, или я придушу тебя собственными руками, если ты кому-нибудь расскажешь, но я привез его сюда.

– Вот это оно! – обрадовалась я и даже захлопала в ладоши. – Покажи мне Бандруевича! Ну пожалуйста!

– Ладно, – сказал Натан, – покажу, при случае. Но я его в пустыню с собой не брал. Он лежит на дне моего чемодана в Деревне. Только никому не рассказывай.

– Ты никогда не думал стать психологом? – спросила я.

– Нет, – ответил Натан. – Я стану адвокатом или политиком. У меня язык хорошо подвешен, и я хорошо разбираюсь в мировых конфликтах.

Поразительно, каким взрослым мог быть Натан Давидович, когда речь заходила о высоких материях, и каким становился ребенком, когда от него требовалось поцеловать девчонку, то есть, прости господи, девушку, не на виду у всех.

– Зря ты не вставила в свою книгу эротические сцены. – Натан