а откуда у пацанов ацетон? И не просить же ацетон у девчонок в таком виде. Арт целых два дня старался не показываться никому на глаза, потому что тень позорной надписи все еще можно было различить. Но поскольку мы жили в общежитии и круглосуточно находились друг у друга на виду, эти старания ни к чему не привели, и все члены группы так или иначе увидели надпись на лбу у Арта или услышали о ней от кого-то, кто ее видел. И даже израильтяне о ней прознали. Арт, естественно, был катастрофически унижен, а поскольку он и не думал никому рассказывать, что такое с ним проделали две девчонки, он ни настучать на нас не посмел, ни доложить своим прилипалам.

После этого случая все перестали воспринимать Артема Литмановича всерьез, включая даже его главного почитателя, Мишу из Чебоксар, и ореол крутизны и навороченности Арта в один миг потускнел.

Но что самое главное, его разлюбила Аннабелла. Это было очень странно, поскольку ее великая любовь пропала моментально, тоже в одно мгновение, как рукой сняло. Как будто она была влюблена не в Артема, а в его ореол и статус. А когда пропали статус и ореол, пропали и человек, и любовь. Видимо, Аннабелла не могла любить просто человека: ей было позарез необходимо, чтобы это был самый важный, самый особенный и самый значительный тип в глазах других.

Я сперва радовалась такому волшебному исцелению от любви, которая Аннабелле ничего хорошего не приносила. Она успокоилась, бросила курить и начала нормально питаться. Еще я страшно гордилась собственной доблестью, отвагой и изобретательностью. Но потом, когда я смотрела на Арта, который возымел отныне вид побитого щенка, переехал на последнюю парту и ни с кем не разговаривал, а особенно с Мишей, который теперь его чурался, как чумного, кроме тех случаев, когда вместе с Никитой, Марком, Витой и Юлей на переменах его всячески гнобил и обзывал петухом и опущенным, меня начали мучить угрызения совести. Метод, который я использовала, ничем не отличался от методов самого Арта.

– Я сделала ужасную вещь, – призналась я Тенгизу за неделю перед отъездом в пустыню, потому что больше не могла молчать.

И все ему рассказала.

Тенгиз долго ничего не говорил. Попивал свой черный кофе и рассеянно крутил зажигалку.

– Это действительно ужасно, Комильфо, – заключил он в конце концов. – Самая настоящая дедовщина.

– Ты меня накажешь? – спросила я с надеждой.

– Не собираюсь, – отрезал Тенгиз. – Если я тебя накажу, тебе станет легче, потому что тебе покажется, что ты искупила свою вину. А ты не заслужила облегчения.

– Я ведь хотела помочь Аннабелле. Я хотела… Она избавилась от этой идиотской влюбленности благодаря мне!

Тенгиз молчал, и лицо его ничегошеньки не выражало.

– Я тебя разочаровала? – спросила я в ужасе.

– Меня? – переспросил Тенгиз. – При чем же тут я?

Я не знала, что на это ответить.

– Ты все еще не доверяешь мне, – сказал Тенгиз.

– Почему? – удивилась я.

– Если бы доверяла, то пришла бы и рассказала о том, что Артем тебя достает, и не стала бы заниматься произволом. Дело не во Владе, не надо за нее прятаться. Это была твоя личная месть.

– Значит, ты видел, что он меня достает! – возмутилась я. – Почему же ты ничего не предпринял?

– Никогда не жди спасения, Комильфо, – сказал Тенгиз. – Проси, если чего-то хочешь.

Это было совершенно несправедливо.

– Но я не ждала спасения! Я действовала сама!

– Вот теперь и расплачивайся, – сказал Тенгиз. – И не ожидай от меня искупления, которое не в моих силах тебе подарить.

– Я тебя ненавижу, – вырвалось у меня.

– Нет, – покачал головой Тенгиз, – не меня.

В ярости я вскочила со стула, хлопнула дверью и вылетела из кабинета в парк. Было сухо, дождливый период временно прекратился. Я добежала до деревенских ворот, с мольбой посмотрела на охранника, но тот лишь покачал головой: из Деревни нельзя было выйти без пропуска.

– Ну и не надо! – крикнула я стражнику, который по-русски ничего не понимал. – Можно подумать! Чего я там в вашем Иерусалиме не видела. Вот возьму позвоню Заславскому и вернусь в Одессу. И все вы пожалеете.

– Асседо благословенно, – ответили за моей спиной. – Одэсса это состояние детства, и больше ничего.

Я резко обернулась. Тенгиз закуривал сигарету, мрачно уставившись на ворота.

– Да ладно, ты комильфо, – он сказал. – Сильна ты духом, раз не боишься выдуманных чудовищ. Они ведь страшнее всего остального. Может, это мне стоит у тебя поучиться. Не твоя вина в том, что ты мне не доверяешь. Значит, я должен стараться сильнее.

Куда уж сильнее?

– Не “Одэсса”, а “Одесса”, – сказала я.

– Одесса, – повторил Тенгиз так, как надо.

Глава 25

Пустыня

Пустыня оказалась совсем недалеко – она начиналась минутах в сорока от Иерусалима, и неслыханным было делом, как изменился пейзаж за столь краткое время, превратившись из сочно-зеленого и лиственного в серо-белый и бугристый. Узкая дорога петляла между пыльными холмами, сбегая вниз.

Фридочка, стоявшая рядом с водителем, завладела микрофоном и во время пути забавляла нас командным соревнованием на сплочение: кто из двух автобусных рядов первым передаст ей из рук в руки синие носки, красную резинку для волос, ручку “пилот” или кожаный шнурок для шеи с пацификом, тот получит очко.

Сперва все сделали вид, что им предложили полную скукотищу и что они слишком взрослые для таких дурацких игр, но домовую поддержал Натан Давидович, сидевший через проход от меня, я поддержала его, а меня – Алена, с которой мы занимали два соседних сиденья. Затем включились и остальные, и артефакты летали по всему автобусу, покуда участники соревнования рылись в рюкзаках в поисках нужного предмета, орали и швырялись грязными ботинками. Вероятно, все это стало возможным, поскольку Арт в поход не поехал, сказавшись больным, и отправился на эти три дня к родственникам, а это значило, что презрительных морд никто не строил.

Наш левый ряд продул на одно очко, когда ни у кого не нашлось туши для ресниц фирмы “Ланком”, которая, естественно, обнаружилась в ряду противников у Аннабеллы. После этого наш ряд обвинил Фридочку в предвзятости, и она предложила поиграть в “я кидаю вам слово, а ряды соревнуются, кто быстрее вспомнит песню, в которой это слово фигурирует”.

Сперва были предсказуемые дождь, тучи, осень и листья, а потом задача усложнилась, и появились прозаические слова, которые в поэзии появляются реже, типа сигарет, телефона и жирафов.

И хоть “дым сигарет с ментолом” заорали хором и правый ряд, и левый, я