премьер Дэвид Ллойд Джордж, который (хотя и не был поклонником социализма в любой его форме и не прочь поболеть за белых, когда они наступают) сопротивлялся уговорам своего военного министра Уинстона Черчилля, что не иначе как судьба западной цивилизации требует задушить большевистского младенца при рождении. Ллойд Джордж, напротив, долго настаивал на том, что внешнее вмешательство в дела России неосуществимо и что единственное, что наверняка оживит большевизм, - это попытка союзников сокрушить его силой. 16 апреля 1919 года в своем заявлении в Палате общин, не оправдываясь тем, что в 1918 году он оказывал помощь просоюзническим элементам и продолжал защищать их от большевиков, он заявил, "что попытка [дальнейшего] военного вмешательства в Россию была бы величайшим актом глупости, который только может совершить любое правительство", пояснив при этом:

Если бы мы завоевали Россию, а мы могли бы ее завоевать, вы были бы удивлены тем военным советам, которые нам дают относительно количества людей, которые потребуются, и я хотел бы знать, откуда они должны взяться. Но предположим, что они у вас есть. Предположим, что вы собрали огромную армию и завоевали Россию. Какое правительство вы собираетесь там установить? Вы должны установить правительство, которое хочет народ; в противном случае это будет нарушением всех принципов, за которые мы сражались в этой войне. Кто-нибудь знает, какого правительства они просят, и если это правительство нам не нравится, должны ли мы вновь завоевать Россию, чтобы получить правительство, которое нам нравится?

За шесть недель до этого, 4 марта 1919 года, Ллойд Джордж уже получил согласие военного кабинета на полный вывод британских войск из Северной России до конца лета 1919 года и в то же время начал процесс, который должен был привести к аналогичному решению в отношении британских частей, все еще остававшихся в Закавказье.

Конечно, даже два года спустя, когда эта политика принесла плоды в виде торгового соглашения, не было никакой гарантии, что кажущаяся разрядка, вызванная серией договоров, сохранится, но на данный момент она существовала - и на некоторых уровнях была усилена растущим участием советского правительства в многонациональных конференциях, культурных обменах и тому подобном в начале 1920-х годов - и, следовательно, внимание новых обитателей Кремля могло быть направлено внутрь, когда и где бы это ни было необходимо. Для наших целей важнее всего то, что большевистское руководство оказалось гораздо более искусным в решении внутренних проблем экономической, политической и военной организации, чем его противники.

 

Военный коммунизм: его природа и последствия

Один из главных аргументов Ленина в пользу захвата власти большевиками в сентябре-октябре 1917 года заключался в том, что в России, как и во всех воюющих государствах, обстоятельства мировой войны настолько усилили экономические рычаги в руках правительств, в отличие от частных лиц, что контроль над экономикой и государственная власть могут быть захвачены одновременно. Как постулировал Ленин в начале октября 1917 года:

Капитализм создал бухгалтерский аппарат в виде банков, синдикатов, почтовой службы, обществ потребителей и профсоюзов офисных служащих. Без крупных банков социализм был бы невозможен.

Крупные банки - это "государственный аппарат", который нам нужен для социализма и который мы берем готовым от капитализма; наша задача - отрезать то, что капиталисты уродуют [от] этого прекрасного аппарата, сделать его еще больше, еще демократичнее, еще всеобъемлющее. Количество перейдет в качество. Один Государственный банк, самый большой из больших, с отделениями в каждом сельском районе, на каждой фабрике, будет составлять девять десятых социалистического аппарата. Это будет бухгалтерский учет в масштабе всей страны, учет производства и распределения товаров в масштабе всей страны, это будет, так сказать, нечто [sic] в характере скелета социалистического общества.

В своей книге "Государство и революция" (написанной в основном до февраля 1917 года, но не законченной и не опубликованной до 1918 года) Ленин весьма осторожно высказывался о том, когда именно капиталистическое государство может исчезнуть и когда именно развитие современного капитализма достигнет такого уровня, который будет способствовать прекращению "противоположности между умственным и физическим трудом", закрепляющей его, и наступлению коммунистической эры, в которой "каждый грамотный человек" будет способен выполнять основные процедуры "учета и контроля", до которых дошел капитализм. Но в октябре 1917 года он снова с явным оптимизмом ожидал, что горизонт, по крайней мере, не за горами:

Мы можем "завладеть" и "привести в движение" этот "государственный аппарат" (который не является в полной мере государственным аппаратом при капитализме, но который будет таковым у нас, при социализме) одним махом, одним декретом, потому что фактическая работа по ведению бухгалтерского учета, контроля, регистрации, учета и подсчета выполняется работниками, большинство из которых сами ведут пролетарское или полупролетарское существование.

Что касается высших чиновников, которых очень мало, но которые тяготеют к капиталистам, то с ними придется поступать так же, как и с капиталистами, то есть "сурово". Как и капиталисты, они будут оказывать сопротивление. Это сопротивление должно быть сломлено, и если бессмертно наивный Пешехонов еще в июне 1917 года прохрипел, как младенец, что он в государственных делах, что "сопротивление капиталистов сломлено", то эта детская фраза, это детское бахвальство, это детское чванство будут превращены пролетариатом в действительность.

Мы можем это сделать, ибо речь идет лишь о том, чтобы сломить сопротивление незначительного меньшинства населения, буквально горстки людей... и Советы установят такой надзор, что каждый "Тит Титыч" будет окружен, как французы под Седаном. Мы знаем эти "Тит Титычи" поименно: достаточно обратиться к спискам директоров, членов правления, крупных акционеров и т. д. Их несколько сот, самое большее несколько тысяч во всей России, и пролетарское государство, с аппаратом Советов, союзов служащих и т. д., будет в состоянии назначить к каждому из них по десятку или даже по сотне надзирателей, так что вместо "сломить сопротивление" можно будет даже, путем рабочего контроля (над капиталистами), сделать всякое сопротивление невозможным.

Так, в соответствии с декретом Совнаркома от 14 ноября 1917 года зимой 1917-18 годов в Советской России была создана импровизированная система рабочего контроля, власть в которой была возложена на спешно избранные и туманные фабричные комитеты. (В первые послеоктябрьские месяцы большевики были склонны не доверять профсоюзам как оплоту меньшевизма, особенно в свете "дела Викжеля"). Это, по крайней мере, доказывало, что пропаганда большевиками власти рабочих не была пустой болтовней, направленной на привлечение рекрутов для захвата власти, хотя и этот аспект не был полностью исключен. Конечно, эксперимент с рабочим контролем в 1917-18 годах был катастрофой. Чрезмерно ретивые рабочие-большевики в лучшем случае отпугивали опытных управляющих (часто намеренно и жестоко), но сами не могли управлять производством, а многие рабочие воспринимали отсутствие власти на производстве как разрешение на воровство