В этом великом состязании советское руководство явно не считалось с моральным духом поляков, защищавших свою собственную территорию: слаженность, история и последовательность национального движения в Польше были (соответственно) ближе, длиннее и плотнее, чем в любом из других приграничных регионов , еще не захваченных Красной армией: они были, конечно, более значительными, чем национальные движения Эстонии, Латвии и Литвы, из которых советские войска уже были изгнаны. Кроме того, население Польши было больше (в 1920 году оно насчитывало около 20 миллионов этнических поляков), чем у других потенциальных сепаратистов, и страна была гораздо более индустриально развитой: например, текстильный город Лодзь был одним из самых технически развитых в мире на тот момент. Москва, возможно, окрыленная недавним успехом над ВСЮР, даже не рассчитала, что польская армия численностью 750 000 человек, у которой было восемнадцать месяцев на подготовку, может оказаться более грозным противником, чем сравнительно ветхие силы казачье-добровольческого союза Деникина или непростого сибирско-комучского конгломерата Колчака, ни одна из которых не насчитывала более 120 000 человек на пике своей численности. Разумеется, белые действовали с гораздо менее безопасных, менее развитых и менее населенных базовых территорий, чем те, которыми располагала армия Пилсудского (чья территория, стоит повторить, была и его собственной). То, что советское руководство могло пойти на такую авантюру - наступление на Варшаву, - несомненно, свидетельствует о неизменной приверженности делу пролетарского интернационализма. Такой брак можно рассматривать как вдохновляющий в своей чистоте или огорчающий в своей наивности, можно считать его прикрытием для советского российского империализма, но ничто не может изменить того факта, что эта авантюра была сделана. Более того, даже просчитавшись в том, что в ретроспективе кажется невозможным, советское высшее командование, ЦК большевиков, Совнарком и Коминтерн прекрасно понимали, что идут на авантюру: ведь к этому моменту, несмотря на победы на многих фронтах, Красная армия была разбросана по округе и имела слабеющий тыл. Как сказал Главком Каменев 15 июля 1920 года, когда обсуждалось судьбоносное решение о вступлении в Польшу:

Но даже если мы перейдем [линию Керзона] и разобьем Польшу, мы все равно окажемся в чрезвычайно сложной стратегической ситуации, так как фронт будет значительно расширен в условиях отсутствия резервов, и нашим врагам потребуется лишь небольшая концентрация свежих сил в нужном месте, чтобы потрясти весь фронт, как это было во время битвы с Деникиным.

Последствия этого были очевидны. Однако, соглашаясь на заключение договора с Польшей на столь ранней стадии (как отмечалось выше, переговоры о прекращении огня фактически открылись в Минске в октябре 1920 года, когда город еще находился в руках советской власти), политическое руководство в Москве и советское высшее командование учитывали и другие факторы, помимо временных преимуществ, которыми пользовались поляки. Первое, как мы увидим, осознавало, что борьба с гражданской войной поставила советскую экономику на колени к середине 1920 года и что внутренняя безопасность вскоре может оказаться под угрозой со стороны тех кругов, которые считались надежными. В равной степени Советский Союз должен был осознавать, что его собственные руки не совсем свободны для борьбы с Польшей, поскольку ему еще предстояло много сражений в Закавказье, в Средней Азии, в Сибири и на Дальнем Востоке, а также, что особенно актуально, в удерживаемых белыми южнорусских регионах.

Врангель и Крым

К несчастью для Москвы, 35 000 белых, эвакуированных из Новороссийска в конце марта 1920 года, не уплыли в закат, а лишь совершили короткий переход до Крымского полуострова, чтобы затем высадиться в портах и курортных городах Керчь, Феодосия, Ялта, Севастополь и Евпатория. В ожидании этой армии - размещенной, как ни странно, на российской Ривьере - находился новый командующий, генерал барон Петр Николаевич Врангель, выбранный на смену Деникину конференцией командующих ВСЮР в Ялте 4 апреля 1920 года и отозванный из константинопольской ссылки, в которую его ранее отправил Деникин. Поразительно высокий и экстравагантно одетый Врангель, не стеснявшийся своего дворянства на рукаве черкески, не мог бы быть более контрастной фигурой по сравнению с довольно тупым и плебейским Деникиным. Врангель также поклялся, что его режим, который ставит во главу угла порядок, послушание и справедливость, изгладит все воспоминания о деникинской охлократической "Грабармии". С этой целью он приказал расстрелять всех мародеров, отправил в отставку ряд генералов-изменников (в том числе, в конце концов, и не в себе теперь уже генерала Слащева), сформировал кабинет (Правительство Юга России), в который вошли некоторые заметно умеренные элементы (в том числе либерал, бывший марксист П.Б. Струве в качестве министра иностранных дел), и вызвал из Парижа на пост премьер-министра совместного архитектора довоенных столыпинских крестьянских реформ - бывшего царского министра земледелия А.В. Кривошеина. Это правительство (хотя, как это обычно бывало с белыми правительствами, с оглядкой на то, какое впечатление оно может произвести на все более незаинтересованных союзников) провело необычайно радикальную земельную реформу (раздача помещичьих земель крестьянству) и обещало справедливое разбирательство всем, кто дезертировал в русскую армию из рядов красных. Отношения с крымскими татарами, составлявшими более четверти местного населения, никогда не были простыми, но Врангель сумел воспользоваться тем, что татарская национальная партия ("Миллий фирка") и политические структуры (Крымско-татарская национальная республика) были уничтожены большевистскими вторжениями 1918 и 1919 годов. Ища союзников везде, где только можно было их найти, Врангель примирительно обращался к украинцам, грузинам и другим национальностям, которых обижал Деникин. Он даже отправил делегацию с предложением союза к Махно.

Однако, несмотря на все это, основное внимание Врангель уделял армии. Он уже сделал стремительную военную карьеру, дослужившись до звания генерал-майора императорской армии еще до своего сорокалетия (несмотря на то что первоначально предпочел карьеру горного инженера армии), и всегда считался звездой в уже блиставшем гвардейском кавалерийском полку, к которому был приписан. Правда, у него не было врагов в южном лагере белых, где единственным гарантированным способом добиться признания была смерть и полк, названный в его честь, а снайперы среди первопоходников нацеливались на то, что он поздно присоединился к движению, проведя большую часть 1917-18 годов на своей даче в Ялте, а не отважился на ужасы Первого Кубанского (Ледяного) похода. Но он произвел большое впечатление во время кампании на Кубани и Тереке в первые месяцы 1919 года и был организатором столь желанного (и потенциально ключевого) взятия Царицына в июне 1919 года.

Однако ни один генерал, ни живой, ни мертвый, не смог бы в 1920 году в одиночку противостоять мощи Красной армии с позиций Врангеля. Его армия, переименованная (по примеру Колчака) в Русскую армию, насчитывала всего около 40 000 человек (включая 7