Шрифт:
Закладка:
"Действие есть Действие".
Она пожимает голыми плечами с игривой ухмылкой, чтобы я знал, что не стоит воспринимать ее слова всерьез. Но какая-то часть меня все равно это делает.
Мы заходим в зрительный зал и оглядываем балкон, где осталось несколько пар свободных мест. Я оставляю выбор за ней. Если это просто действие или какая-то игра, в которую мы играем, она выберет место у входа. Видное. Дружелюбное. Но если это свидание, она захочет сесть подальше. Там, где нет посторонних глаз.
Черт, я веду себя как подросток на свидании в кинотеатре. Хотя это единственная точка отсчета, которая у меня есть. Стыдно, правда. Она ждет мужчину, а я только-только научился им быть.
Бросив на меня вопросительный взгляд, она направляется к заднему ряду. Почему-то моя грудь расслабляется, несмотря на учащенное биение сердца. Я следую за ней на несколько шагов позади, завидуя ее платью и тому, как оно облегает ее бедра.
"Невежливо пялиться, Оскар", — говорит она, даже не оборачиваясь.
Я так нервничаю, что прибегаю к подглядыванию за ней, вместо того чтобы сделать ей комплимент. Превосходно.
"Это платье очень красивое".
"Так, это то, на что ты смотрел?"
Она бросает на меня взгляд и откидывается на синее бархатное сиденье.
"Неудивительно, что ты так долго сюда добиралась".
Я киваю головой, глядя на ее бейджик, надеясь, что она не догадается, как мой взгляд вообще на него упал.
"Тебе не нужно было надевать его сегодня — ты не на работе".
Мы должны использовать все преимущества того, что многие из новых гостей еще не узнают нас без формы. Не так часто нам выпадает шанс слиться с толпой.
Она смотрит на него с обеспокоенным видом. Ее попытка снять его быстро превращается в борьбу с ним.
"Ух, эта штука слишком жесткая. Честно говоря, каждый день у меня уходит целая вечность на то, чтобы…"
"Позволь мне", — предлагаю я, и она прекращает борьбу.
Я осторожно скольжу кончиками пальцев по передней части ее платья. Ее кожа мягкая и теплая на фоне моих костяшек. Лифчика нет. Ничего, что могло бы помешать мне заставить ее снова задыхаться. Она внимательно следит за мной, пока я слежу за своими руками, стараясь не уколоть ее булавкой. Поймать ее взгляд — ошибка. Она дразнит меня, чтобы я дразнил ее, как раньше. Однако если она хочет отказаться от контроля, то больше она не будет командовать. Это сделаю я.
Если бы в зале не было посторонних, я бы оттянул нежную ткань от ее груди и заглянул.
Но в комнате есть посторонние.
Я прочищаю горло, а вместе с ним и мысли, и протягиваю ей значок. Она неловко держит его, не зная, куда положить.
"Карманов нет".
"Ты можешь положить его к себе?"
Она передает его мне обратно, как раз когда свет гаснет и в комнате становится тихо.
"Я только потеряю его", — бормочет она.
"Как ты потеряла свой последний?" — шепчу я в ответ.
"Шшш."
Она сжимает мою руку с нескрываемым волнением, когда начинается выступление группы, и я не могу побороть разочарование, когда она отпускает ее.
Нет. У нас свидание, и я хочу обнять ее. Я нахожу ее руку и переплетаю со своей.
Мне можно делать приятное.
Она смотрит на меня с самой милой улыбкой и отворачивается, только когда начинается шоу.
У нас были морские свинки, которые неудержимо прыгали, когда были счастливы, обычно когда мы перекладывали их на свежую траву или давали им их любимые овощи. "Попкорнинг", кажется, это называется. Я заметил, что Элиза делает что-то похожее. И дело не только в том, как она шевелит ногами, когда засыпает, — это происходит, когда ее охватывает какая-нибудь сильная эмоция. Как будто ее тело не может вместить все, что она чувствует.
Я с нетерпением ждал, когда же она начнет говорить, когда баллада возьмет над ней верх, или постукивать своими крошечными ножками по полу в такт музыке. Но она не говорит, не вибрирует от волнения, и ее крошечные ножки не отбивают чечетку. На самом деле, чем дольше длится шоу, тем меньше она сияет. Она не раз ловит мой взгляд и возвращает улыбку на лицо, но она ненастоящая.
Она хлопает в конце каждой песни, снова находя мою руку между ними, и радуется за наших друзей, когда они выходят на поклоны. Но к концу она становится совсем другим человеком, чем тот, с которым я пришел.
Я провожу нас через толпу и иду через проход, предназначенный только для персонала, который выводит нас на улицу для прогулки. Ночь прекрасна, но она смотрит вниз, а не на звезды, как я предполагал.
"Шоу было очень хорошим. Спасибо, что взял меня с собой".
Она поднимает голову, чтобы улыбнуться мне, а затем обратно опускает глаза.
"Все в порядке?"
"Ага. Извини, просто устала".
Я хочу спросить, о чем она думает, но не знаю, как это сделать, чтобы не показаться навязчивым. Пожалуйста, впусти меня, Элиза.
"Я бы хотела делать то, что делают они", — говорит она тихо, как мышка. "Например, я бы хотела быть достаточно талантливой, чтобы попасть туда, где они сейчас".
О, Чепмен. Я знаю, что театральная школа для нее не сработала. Я не понаслышке знаю, сколько времени ей потребовалось, чтобы вновь обрести уверенность в себе, и каждую неделю на наших встречах по средам я вижу, как она начинает верить, что, возможно, она не так уж плоха в конце концов. Когда она приехала сюда, она боготворила банду, до такой степени, что боялась их, но теперь они стали ее ровней.
И за последние девяносто минут она снова вознесла их на пьедестал.
Если бы только она могла видеть, что делают остальные.
"Я знаю, что все происходит не просто так, и все такое, и я действительно люблю эту работу, не пойми меня неправильно. Просто…"
"Это план Б".
"Да".
Она медленно кивает, на ее щеках появляются ямочки, но не от улыбки.
"У некоторых людей могут уйти годы на то, чтобы поступить в театральную школу".
"Я знаю. Поверь мне, если кто-то и был примером того, что "если сначала не получается", так это я. Но когда школа твоей мечты отказывает тебе в третий раз, наверное, пора понять, что пора".
Три раза? Этого не может быть. Они что, глухие? Слепые?
"Элиза, ты очень талантлива".
"Я не уверена".
"Ничего подобного. Это так. Я не говорю того, что не имею в
