Шрифт:
Закладка:
Я вспомнила о Суаде – хозяйке дома, в котором мы жили в 1997 году во время эксгумации братских могил в Брчко. Та миссия была первой, для которой ООН собрала команду сама, не обращаясь за помощью к «Врачам за права человека». Администраторы ООН рекомендовали говорить всем, что мы строим дорогу. Правда, любой, кто стирал наши вещи, догадывался, чем на самом деле мы занимаемся. А Суада все поняла и так.
Когда мы встретились с Суадой, я смогла даже немного поговорить с ней на ломаном боснийском языке. Меня обучил нескольким фразам наш переводчик Мирзет, когда я работала на Международную комиссию по пропавшим без вести лицам – ICMP. Мы пили чай, и вдруг Суада подошла к шкафу и открыла его. На внутренней стороне дверцы висел портрет мужчины с датами рождения и смерти. Она несколько раз постучала по портрету пальцем и произнесла: «Брчко». Оказалось, что этот мужчина – ее брат. Суада прекрасно знала, что мы тут делаем. Она знала, хотя мы всегда прятали идентификационные бейджи Трибунала в карманы, а на наших машинах стояли номера ООН, а не МТБЮ. Она знала все, хотя мы даже еще не приступили к работе.
Я не знала, в какой конкретно могиле лежит брат Суады, но чувствовала, что я должна хотя бы попытаться найти его. Я не просто работаю на Трибунал. Прежде всего я помогаю людям. И хотя я понимала, что настойчивость Суады, каждый вечер несмотря на протесты счищающей грязь с наших ботинок (уличных), это, возможно, дань балканской чистоплотности, но меня мучил вопрос: не пытается ли она таким образом почувствовать себя ближе к могиле… Лежа в постели в доме Суады, я чувствовала, что есть какое-то решение, – точно так же, как тогда, в Кибуе, когда племянница священника отшатнулась, увидев череп своего дяди. Я вновь размышляла о том, что могилы и останки это в первую очередь собственность родственников жертв и только потом – места преступления, где нужно аккуратно собрать все улики. И вот, после того как дедушка из Косово «одолжил» нам тело своего внука, мое сознание начало обретать ясность.
Глава 20
Мальчик с шариками
Не всех погибших в Косово хоронили родственники. Иногда это делали преступники, зачищавшие регион, иногда – сотрудники кладбищ. Идентификация таких тел была сложной. На одном из кладбищ предстояло эксгумировать больше сотни тел. На объекте работали все группы, так что колонна у нас была очень длинная: три пикапа, минивэн, рефрижератор и шесть внедорожников. Был конец апреля, погода стояла жаркая и влажная, к одиннадцати утра припекало солнце.
На некоторых могилах были надгробия или хотя бы таблички. Чаще всего датой смерти становился май 1999 года. Многие из похороненных были 1974 и 1976 года рождения. Они все моложе меня. Состав моей команды изменился: хотя Дерик по-прежнему был руководителем, а Барни – фотографом, Жюстин стала офицером на месте преступления, а еще к нам присоединились два антрополога, Кармен и Анхель. Кармен – замечательная женщина из Перу, я познакомилась с ней еще в Боснии в 1997 году; Анхель только приехала из Колумбии. «Наша» часть кладбища представляла собой практически свободную от растительности поляну со всего одним деревом и множеством свежих могил. Дерик поручил мне раскопать из захоронений одну могилу, дав в помощь Элвиса, Кармен и Анхель получили могилу рядом с моей, а Эйдан – следующую.
Сразу стало ясно, что бригады судмедэкспертов отнеслись к раскопкам недостаточно серьезно, понадеявшись, что здесь будут могилы с дрразами. Увы, на этом кладбище таких могил не было. Нам пришлось прибегнуть к более масштабным раскопкам, чтобы понять, как двигаться дальше. Если же, к примеру, левая нога «вросла» в стену могилы, нам предстояло «выкорчевать» ее оттуда. Как это часто бывает на кладбищах, могилы были вырыты очень близко друг к другу, так что холмы соседних могил ограничивали доступ к исследуемой и мешали ее расширить.
Все разрытые нами могилы требовали расширения: найденные останки ясно указывали на то, что мы недооцениваем масштабы бедствия. Тела были захоронены безо всяких саванов, одеял или простынь, не говоря уже о гробах, и процесс эксгумации требовал больше времени. Дерик был в тупике. Подойдя к нашим могилам, он заявил, что такими темпами мы будем эксгумировать эти сто пятьдесят тел три недели. Он ходил от могилы к могиле, интересуясь, не пора ли фотографировать останки, но я сказала ему, что по опыту предыдущих миссий, мы знаем, что «грязные тела выглядят как грязь».
Что касается самих тел, то в первых могилах, что я эксгумировала, лежали мужские скелеты – в одежде, но без обуви. Череп одного из мужчин был сильно поврежден, внутри него виднелись мягкие ткани и сухие куколки опарышей. Этого человека похоронили не сразу. Другое тело было скелетировано ниже пояса, а верхняя часть – покрыта омыленными тканями. В грудной клетке копошились личинки. Правая рука, правая скула и правая челюсти были сломаны во многих местах. Я помню вонь, которую начали источать остатки его мозгового вещества, когда соприкоснулись с влажным и горячим воздухом. В соседней могиле работал Эйдан, и когда я высовывала голову, чтобы глотнуть свежего воздуха, мы часто встречались взглядами и улыбались друг другу. Хотя работа была изнурительной, мы были рады выполнять свою работу.
Я вылезла из могилы, чтобы перевести дух и осмотреться, и перед моими глазами предстало сюрреалистичное зрелище: кладбище, множество людей в синих защитных костюмах «Тайвек» и десять могил, открытых ветру. Охранявшие нас солдаты КФОР всегда вели себя очень корректно, держась на почтительном расстоянии. На этом объекте переводчики и сотрудники ТПО оказались в роли отвлекающего фактора: так как останки были неопознанными, не было и родственников, которые следили бы за нашей работой, а потому переводчики маялись от безделья. Они постоянно болтали, шутили, смеялись. Когда на объекте я слышу смех или не относящиеся к делу разговоры, я начинаю еще серьезнее относиться к своей работе. Я становлюсь более мрачной и словно бы живущей в другом мире. К счастью, погода стояла
