говорили о делах искусства, о передвижниках и о «мирискусниках». Нам было ясно, что ни там, ни тут мы были «не ко двору». На «Передвижной» многое нам было не по душе, не лучше было дело и у Дягилева – мы оба были «москвичами», дягилевцы были «петербуржцами»; быть может, это, а быть может, и еще кое-что другое, трудно уловимое, отделяло нас от «Мира искусства» с его «тактическими» приемами и соображениями… Мы очень ценили и понимали, что появление «великолепного» Сергея Павловича и его «Мира искусства» было необходимо. В первый его период мы были на его стороне, позднее же из нас, москвичей, вошедших в ряды «Мира искусства», до конца остался там лишь Серов. Не раз приходило нам в голову уйти из обоих обществ, создать нечто самостоятельное, привлечь к делу наиболее даровитых молодых наших собратьев, а если бы таковые с нами не пошли, устраивать самостоятельные периодические выставки картин Левитана и Нестерова. Но и этому не суждено было осуществиться: летом умер Левитан, и я недолго оставался в передвижниках и мирискусниках.

Возвращаюсь к последней нашей встрече с Левитаном. В дружеской беседе мы провели вечер, и, когда я собрался уходить, Исаак Ильич вздумал проводить меня до дому. Была чудесная весенняя ночь. Мы тихо пошли по бульварам, говорили о судьбах любимого нами дела. Воскресали воспоминания юности, пройденного нами пути жизни. Ночь как бы убаюкивала все старое, горькое в нашей жизни, смягчала наши души, вызывала надежды к жизни, к счастью…

Поздно простились мы, скрепив эту памятную ночь поцелуем, и поцелуй этот был прощальным.

Летом того же 1900 года, во время всемирной выставки в Париже, как-то захожу в наш русский отдел и вижу на рамах левитановских картин черный креп, спешу в комиссариат, там узнаю, что получена телеграмма: Левитан скончался от разрыва сердца в Москве. Наше искусство потеряло великолепного художника-поэта, я – друга верного, истинного. <…>

Левитан показал нам то скромное и сокровенное, что таится в каждом русском пейзаже, – его душу, его очарование.

С.М. Шпицер[282]

ВОСПОМИНАНИЯ О ХУДОЖНИКЕ ЛЕВИТАНЕ

До сих пор мы еще не имеем биографии этого мощного певца русской природы… <…>

О Левитане писали многие лица, знавшие его: художники М. В. Нестеров, А. Н. Бенуа и другие, но нет точной биографии знаменитого художника, который имеет огромное значение в истории русского пейзажа и картины которого украшают стены музея Александра III[283], Третьяковскую галерею и даже парижский Лувр.

Вот почему мы помещаем здесь[284] очерк жизни Левитана, записанный со слов его сестры и шурина, которые с детства жили бок о бок с ним и терпели вместе с ним все невзгоды жизни.

Отец Левитана родился в местечке Кейданы, Ковенской губ., и происходил из патриархальной и богатой еврейской семьи, где тогда еще в полной мере придерживались ветхозаветных догматов и строго их соблюдали. Женившись, отец Левитана через два года окончил раввинское училище, а затем, пристрастившись к французскому и немецкому языкам, основательно изучил их. После этого, живя много лет в Ковно, он занимался уроками. Как раз в то время мимо Ковно начали прокладывать полотно железной дороги и вместе с этим строить большой мост через р. Неман. Работу эту выполняла какая-то французская компания, в администрацию которой в качестве переводчика и поступил Левитан. Эту должность занимал он недолго и впоследствии, на ту же станцию Ковно, он поступил кассиром. Спустя короткое время его перевели на станцию Кибарты, вблизи Вержболова, по соседству с прусской границей. Здесь-то, в июне 1861 года[285], родился пейзажист Исаак Ильич Левитан.

Семья учителя, состоявшая из жены, двух сыновей и двух дочерей, жила здесь безбедно. Вскоре Левитана опять перевели в Ковно, где ему дали место контролера станции. Не успел он устроиться здесь с семьею, как опять вынужден был оставить Ковно и перекочевать на ст. Ландварово, близ Вильны, где получил новую службу, которую, впрочем, спустя год оставил, семью увез обратно в Ковно, а сам уехал в Москву, где и начал снова заниматься уроками. Но отец тосковал по детям, и через короткое время вызвал семью в Москву. С этих пор, живя в чуждом городе, бедный учитель, обремененный семьею, стал терпеть много невзгод и лишений. Судьба начала его преследовать, и вскоре, вдобавок ко всем неудачам, он серьезно заболел. А семью все же необходимо было кормить, и бедный учитель, несмотря на болезнь, вынужден был в стужу, по целым дням бегать по грошовым урокам для того, чтобы иметь хоть какой-нибудь заработок.

Оба мальчика Левитана уже подросли. Старший начал обнаруживать некоторые способности к рисованию. Отец, обратив на это внимание, определил его в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Младший же сын – Исаак (впоследствии знаменитый пейзажист и академик), которому в это время было 9 лет, особенных склонностей к рисованию не обнаруживал[286]. Через некоторое время, только потому, что старший сын уже учился в школе живописи, родители решили определить туда же и младшего сына.

Поступив в школу, младший Левитан сильно пристрастился к рисованию, по целым часам не отрывался от рисунков и мало-помалу начал оказывать большие успехи.

Тем временем умерла мать Левитана. Вслед за этим ухудшилось и здоровье отца. В одно время с ним заболел брюшным тифом и Исаак Ильич. Мальчика изолировали от больного отца и поместили в клинику. Болезнь унесла в могилу отца, а сын не знал об этом вплоть до выздоровления.

Таким образом, четверо сирот очутились в жалком положении и без всякого присмотра. Нищета была так велика, что бывали дни, когда они буквально не имели куска хлеба. Кто-то узнал о бедственном положении детей и, вложив в конверт денежную помощь, отправился к растерянным сиротам. Когда он явился в тесную меблированную комнатку, то первым возмутился молодой Исаак Ильич. В нем заговорила гордость. Увидев конверт с деньгами, он наотрез отказался принять его.

– Не надо нам! Я сам буду работать! – внушительно произнес он.

Какое-то другое лицо узнало, что Левитану грозило увольнение из Училища за невзнос платы за право учения, и некоторое время вносило в Училище плату за талантливого ученика. Левитан так и не узнал, кто это был[287].

Вскоре семья распалась. Дочери поступили на службу. Старший Левитан терпел страшную нужду, а младший тоже голодал и совершенно не имел приюта. Братья и сестры редко встречались. Исаак Ильич по неделям слонялся из дома в дом и, где удавалось, у чужих или знакомых, коротал ночь, а на утро снова куда-то скрывался. Между прочим, несколько раз жалел бездомного мальчика училищный сторож