Шрифт:
Закладка:
Неожиданно для меня Левитан с нею разговорился и даже пошел ее провожать до Нехлюдова, где на речке у плотины стояла небольшая фабрика.
– Вот, пришла воструха! Значит, приедет ее вздохарь, – говорила мне Федосья Герасимовна.
– Какой вздохарь? – спросил я.
– Да Борис Абрамыч, что вот фабрику держит. Из льна вату гонит на Нехлюдове. Он – лысый, но деньги. Так она с ним эдак, вроде жены… Только я сел к столу ужинать, дожидаясь Левитана, как к крыльцу подъехал тарантас, и в избу Федосьи вошел человек небольшого роста, в широком суконном пальто, с чемоданом, зонтиком, в калошах. Когда снял пальто – оказался в сюртуке. Большая цепочка. Держал себя развязно с Федосьей Герасимовной, как свой человек.
Вернулся и Левитан. Познакомились, и все сели за стол.
Новый знакомый, Борис Абрамович, был весел и, нагнувшись к Левитану, рассказывал какой-то анекдот.
– Как от вас пахнет помадой! – сказал ему Левитан. – Какая гадость!
– Ну, да… Но это не помада, а мазь для рощения волос. Доктор мне прописал. Деньги берут, а пойдут волосы или нет – кто знает…
Федосья подала яйца, опущенные в миску с водой.
Левитан, взяв яйцо, вдруг раздавил его над лысиной Бориса Абрамовича.
– Вот отчего волосы у вас вырастут непременно!
Борис Абрамович опешил.
– Растирайте скорее!
Фабрикант озадаченно стал растирать голову:
– Может быть, это и помогает, вы знаете. Но так нельзя, прямо на голову…
Позже Левитан у таза с водой мылил себе лицо, говоря:
– Ужасно! От Фроси тоже пахнет этой помадой!.. Она меня, прощаясь, поцеловала. Какая гадость! Я не могу… Дай мне еще воды…
Мы легли в своих комнатах на матрацы из сена. Левитан молчал. Вдруг приоткрылась дверь, и Борис Абрамович спросил:
– Вы спите? А я хотел спросить: что это каждый день нужно голову яичком мазать?..
А.М. Васнецов
[ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ, ЗАПИСАННЫХ СО СЛОВ ВАСНЕЦОВА]
Знакомство началось в Абрамцеве, когда Левитан кинулся на стул, чтобы лучше видеть работы Васнецова. Это характерная черта художника. А. М. не знавал Левитана школьником, но знает его рассказы о его школьной жизни. Левитан тогда очень бедствовал, ухитрялся ночевать в училище. Класс запирался в 7 часов вечера до 9 часов утра. Под окнами были лари, в них и залезал Левитан и закрывался доской, чтобы его не заметили. Левитан рассказывал о Саврасове, как о своем первом учителе. Саврасов не учил, а умел «настроить» человека на пейзаж. Левитану памятны были как-то раз сказанные Саврасовым слова: «Поезжайте в Сокольники, там соловьи поют, черемуха цветет».
Влияние Саврасова в том и сказалось, что Левитан остановил свой выбор на пейзаже, а не на жанре. Другое влияние шло от В.Д. Поленова, которому обязан Левитан изяществом манеры, мастерством, отсутствием грубых мазков. В 90-е годы произвели сенсацию крымские этюды Левитана, которые действительно замечательны. «Старая Москва» не напрасно отзывается на память Левитана: он продукт Москвы, воспитан Москвою. У него есть такие произведения, как Симонов монастырь, Сокольничья аллея[276]. Он жил в атмосфере художественной Москвы, хотя родился в Кибартах близ Вержболова. Среди передвижников, у которых Левитан выступил со своими крымскими этюдами, он сначала не встретил достаточного уважения, но чем дальше, тем больше его авторитет поднимался. Мастерскую выстроил С. Морозов, сам пейзажист, отчасти для себя, отчасти для Левитана, выстроил хорошо, с окнами на север. Здесь была и жилая комната, которую занял Левитан. Когда А.М. жил в Кокоревке, Левитан приходил к нему. Лифта не было. Левитан задыхался и прежде всего просил валерьянки. Когда А.М. вернулся из Парижа, Левитан был уже плох, на груди мокрая глина, сердце было плохо. Скоро он скончался.
М.В. Нестеров
И.И. ЛЕВИТАН
Говорить о Левитане мне всегда приятно, но и грустно… Подумать только: ведь он был лишь годом старше меня <…>
Левитан был не только прекрасным художником – он был верным товарищем-другом, он был полноценным человеком.
Мои воспоминания о нем идут с давно минувших лет. Первая встреча наша, первое знакомство, а потом и близость произошли шестьдесят с лишком лет назад в московском Училище живописи и ваяния. Много, много воды утекло с тех пор, но Левитан стоит передо мной, как будто я только расстался с ним. Школьная пора, ученические выставки, потом годы нашего «передвижничества» и, наконец, совместное наше участие на выставках «Мира искусства» – первого периода этих выставок. Вот какие «этапы» пройдены нами вместе.
Путь наш шел одной большой дорогой, но разными тропами.
Была весна нашей жизни, мне было шестнадцать, Левитану семнадцать лет. Московская школа живописи переживала лучшую свою пору. <…> Я узнал Левитана юношей, каким тогда был и сам. На редкость красивый, изящный мальчик еврей был похож на тех мальчиков итальянцев, кои, бывало, с алым цветком в кудрявых волосах встречали «форестьери» на старой Санта-Лючия Неаполя или на площадях Флоренции, где-нибудь у Санта-Мария-Новелла. Юный Левитан обращал на себя внимание и тем, что тогда уже слыл в школе за «талант». Одетый донельзя скромно, в какой-то клетчатый поношенный пиджак, коротенькие штанишки, он терпеливо ждал, когда более удачливые товарищи, насытясь у «Моисеича», расходились по классам; тогда и Левитан застенчиво подходил к «Моисеичу», чтобы попросить доброго старика подождать старый долг (копеек 30) и дать ему вновь пеклеванник с колбасой и стакан молока. В то время это был его и обед, и ужин.
Левитан сильно нуждался, про него ходило в школе много полуфантастических рассказов. Говорили о его большом даровании и о великой его нужде. Сказывали, что он не имел иногда и ночлега. Бывали случаи, когда Исаак Левитан после вечерних классов незаметно исчезал, прятался в верхнем этаже огромного старого дома Юшкова, где когда-то при Александре I собирались масоны, а позднее этот дом смущал московских обывателей «страшными привидениями». Вот здесь-то юный Левитан, выждав последний обход опустелого училища солдатом Землянкиным, прозванным «Нечистая сила», оставался один коротать ночь в тепле, оставался долгий зимний вечер и долгую ночь с тем, чтобы утром, натощак, начать день мечтами о нежно любимой природе. Проходило много дней и ночей; страх, горе, обиды сменялись восторгом и радостью.
Талант в самом деликатном возрасте своем встретился с жестокой нуждой. Бедность – спутница больших истинных дарований. А дарование Левитана было несомненным, в этом нам служит порукой его «наследство», все то, что он
