время: за один 1905 год в стране было зарегистрировано 3228 бунта, тогда как ещё недавно — в 1890-х — фиксировалось всего по 57 выступлений ежегодно[1228]. Очевидно, подобная обстановка располагала не к теоретическим дискуссиям, а скорее, к быстрым решениям, что сказалось даже на уравновешенном Горемыкине. Предложения разрядить тревожную ситуацию, поделиться помещичьей землёй с крестьянством высказывались в верхах тогда всё чаще и громче. Таким настроениям решено противопоставить незыблемость частной собственности и форсированный перевод деревни на частное владение; эта стратегия вскоре и получит название столыпинской. Поэтому именно в рамках данного совещания произошёл поворот в аграрной реформе, поддержанный Николаем II. Из стенограмм заметна активизация горемыкинского протеже А.В. Кривошеина: если на заседаниях «О нуждах сельскохозяйственной промышленности» его практически не было слышно, то тут он буквально не замолкал, высказываясь по самым различным поводам. Солировал и В.И. Гурко, коего впоследствии считали как «более всего потрудившегося над столыпинским указом от 9 ноября»[1229]. Сам Горемыкин только поощрял антиобщинную атмосферу: к примеру, указывал на то, что закладные листы Дворянского банка «приобретаются за границей гораздо охотнее и стоят выше, чем листы Крестьянского банка», поскольку первые обеспечены частновладельческими землями, а вторые — общинными, что не вызывает доверия у инвесторов[1230]. Совещание уточнило функционал Крестьянского банка, прочнее связав его с земельной политикой, без чего в существовании этой финансовой структуры нет большого резона[1231]. Через несколько лет этот банк превратится в «яблоко раздора»: из-за контроля над ним развернутся мощные аппаратные баталии, о чём речь впереди.

Публично курс на мелкого частника презентован Горемыкиным (уже в качестве премьер-министра) в начале работы первой Государственной думы. Доклад со ссылками на международную практику, на незыблемость частной земельной собственности можно без преувеличения назвать образцом либеральной классики. Неэффективность уравнительного землепользования увязывалась с недостаточной покупательной способностью населения и далее с промышленным кризисом. Бороться с малоземельем предлагалось посредством переселения и покупки земли через Крестьянский банк и т. д.[1232] Премьеру в более резкой форме вторил Гурко (на тот момент товарищ главы МВД, т. е. Столыпина), призвавший прекратить бредни о земле как «божьем даре». Все государства признают землю предметом частной собственности, а потому и нам нечего здесь экспериментировать[1233]. Кстати, в кабинет Горемыкина в качестве главного управляющего землеустройством и земледелием вошёл и Стишинский. Его присутствие диктовалось явным негативным настроем депутатов-крестьян, в значительном количестве (свыше 100) оказавшимся в первой Думе, коим откровенно подыгрывали кадеты; требовались умелые силы для противостояния. В этом смысле Стишинский оправдал надежды, хотя его выступления всё же выпадали из общей линии. Поддерживая частную собственность на землю, он пояснял, что движение по развёрстке крестьянской земли на хутора, отруба идёт «широкой волной с запада»[1234]. Присущее западным губерниям, оно постепенно, продвигаясь к востоку, дошло до Смоленска и даже перекинулось далее. Стишинский не отрицал: будущее нашего мелкого хозяйства в этом, но только «там, конечно, где по местным условиям такое разделение на хутора возможно»[1235]. Эта оговорка представляла собой не просто фигуру речи, а несла большую смысловую нагрузку.

Однако те, кто в этот период определял земельную реформу, склонялись к её форсированному варианту. Заметим: Горемыкиным были собраны чиновники, чьим идеалом являлось именно хуторское хозяйство: П.А. Столыпин, А.В.Кривошеин, А.И. Лыкошин. Пристрастия Петра Аркадьевича к отрубам привились со времён проживания в западных регионах. Ковенскую губернию, где он являлся предводителем местного дворянства, даже называли «колыбелью русского землеустройства»[1236]. Уроженец Варшавы Кривошеин, знакомый с Горемыкиным ещё со времён Царства Польского, обязан тому карьерой в МВД, постом начальника переселенческого управления. Правда, его сильная сторона — административные таланты, а отнюдь не аграрные познания: в деревне он никогда не жил и «вряд ли бы отличил рожь от овса»[1237]. Даже уроженец Тверской губернии В.И. Гурко, непосредственно готовивший указ 9 ноября 1906 года, восемь лет (1887–1895) провёл в Польше, где специализировался на тех же крестьянских делах[1238]. Таким образом, не будет преувеличением сказать, что столыпинский курс — дело рук деятелей, чьё мировоззрение формировалось в западных губерниях; местные земельные реалии являлись для них эталоном. Что касается Лыкошина, замеченного Горемыкиным в стенах Минюста и Сената, то тот из юго-западной, Бессарабской губернии, где располагалось родовое имение. Амплуа Лыкошина — «рабочая лошадь»: он обладал ораторскими, административными способностями, кроме того, имел известные научные труды по межевому и вотчинному праву[1239]. Став товарищем Столыпина по МВД, выступал в роли спикера реформы в законодательных палатах, прекрасно разбираясь в юридических тонкостях. Здесь хотелось бы обратить внимание на утверждение Витте, что Горемыкин и Кривошеин имели репутацию приверженцев общинных порядков[1240]. Это лишний раз доказывает: виттевская мемуаристика только запутывает реальное положение, и к ней следует относиться критично.

9 ноября 1906 года обнародован указ «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования»[1241]. Современники считали это беспрецедентным событием: «большей земельной революции мир ещё не знал»[1242]. Перемены затрагивали 75 % крестьянского населения внутренних губерний с общинным строем, оказавшихся перед новой реальностью[1243]. Эта историческая веха навсегда будет связана с именем Столыпина, сменившего Горемыкина на премьерском посту. В правительстве, заметим, подготовка данного указа проходила далеко не просто. Ряд членов кабинета во главе с В.Н. Коковцовым и Б.А. Васильчиковым, не выступая против сути намеченных мер, не считали возможным проводить их вне законодательных учреждений, т. е. указом императора, что допускала статья 87 Основных законов Российской империи. По их убеждению, пользоваться соответствующей статьёй следовало бы с большой осторожностью. Можно не возражать против её применения при издании указов о понижении платежей заёмщиков Крестьянского банка или отмене ограничений крестьянства в гражданских правах, зачёркивая наследие прошлого. Совершенно другое дело, когда МВД предлагает меру, «вносящую глубокие изменения в бытовой строй крестьянской жизни и колеблющую её коренной устой — общинное землевладение»[1244]. Предлагалось «повременить с настоящим делом, не ограничиваться рассмотрением его исключительно бюрократическим путём», ещё раз тщательно обдумать, прежде чем давать ему ход[1245]. Кроме того, Васильчиков в письме в Совет министров подчёркивал: «В крестьянской среде эта мера вызовет сначала недоумение, а со времени проведения её в действие посеет семена раздора и междоусобиц в селениях»[1246]. Такие прогнозы основывались на практике, которую он наблюдал в крестьянской среде. Обстановка вокруг выделов, как правило, складывалась напряжённая, а выделявшимся старались отводить худшие участки[1247]. Иными словами, издание указа от 9 ноября 1906 года нельзя назвать правительственным актом, рождённым в обстановке единодушия.