ведомству задачи, остаётся вне сферы его прямого воздействия[1307]. Прения зафиксировали разногласия между Столыпиным и Коковцовым. В виду этого премьер отложил разрешение вопроса, рассчитывая лучше к нему подготовиться[1308]. Однако, ознакомившись с журналом, министр финансов указал на допущенные неточности, кои при желании можно трактовать как предрешённость передачи банка в Министерство земледелия, хотя неоднократно указывалось на неопределённость и сложность этого вопроса[1309]. Как подчёркивал Коковцов, перестаивать финансовую систему берутся люди, «никогда кредитом не занимавшиеся и даже не дающие себе отчёта в том, что какова бы ни была широта землеустроительной политики», она не может обойтись без реализации обязательств Крестьянского банка, что связано в первую очередь с денежным рынком. Проводить же эти операции, одновременно затевая коренную ломку финансовой системы — верх безрассудства[1310]. Компромиссный вариант пытался предложить глава думской бюджетной комиссии М.М. Алексеенко, обладавший авторитетом в правительственных сферах. Пусть ГУЗЗ занимается земельно-оценочными проблемами, поэтому это дело можно передать ему, но финансовые дела должны оставаться в Минфине. Право выпуска облигаций, закладных листов не может предоставляться разным ведомствам, которые будут выводить их на рынок независимо друг от друга[1311]. Однако Коковцов заявил, что подаст прошение об отставке; его принципиальная позиция произвела впечатление на Николая II. Видя колебания государя, Столыпин и Кривошеин сочли благоразумным отступить. В журнале Совета министров читаем: «ГУЗЗ не настаивает на передаче Крестьянского банка в будущее Министерство земледелия, пока самый ход событий не потребует окончательного разрешения этого вопроса»[1312].

Другим не менее напряжённым участком противостояния была параллельно шедшая борьба за учреждение государственного сельхозбанка. В мае 1910 года под председательством Кривошеина обсуждался соответствующий проект[1313]. Руководитель ГУЗЗа не оставлял попыток зайти в подведомственную Минфину финансовую сферу. Однако его настойчивость не разделило большинство участников. На совещаниях возобладала точка зрения, что чрезмерная увлечённость кредитом как панацеи от всех экономических недугов неоправданна. Тем более сомнителен перевод хозяйственной жизни деревни в кредитный режим без оглядки на готовность «пахаря Никонора» к подобному роду переменам[1314]. Начальник кредитной канцелярии Л. Ф. Давыдов, со своей стороны, указывал на проблематичность изыскать необходимые средства для проектируемого дела. Однако Кривошеин не видел здесь больших трудностей: 30–40 млн рублей можно получить «без минутных затруднений» от повышения цены на водку на 20 копеек с ведра[1315]. Его взоры также обращались к гарантированным правительством облигациям: «если говорить о гарантии принципиально, то я гораздо более понимаю гарантию сельскому хозяйству, чем железнодорожным предприятиям»[1316]. В целом же Кривошеина расстроила недоброжелательность: «Эти сомнения приводят меня в величайшее затруднение… все согласились и говорят, что это есть затея прямо вредная или во всяком случае несвоевременная»[1317]. В сердцах он восклицал о духе С.Ю. Витте, по-прежнему обитающем в стенах Минфина, вдыхающем жизнь в промышленность и пренебрегающем селом[1318].

Противники специализированного сельскохозяйственного кредита предупреждали об опасности создания ведомственного по сути банка. В широте замыслов ГУЗЗ пренебрёг опытом, накопленным годами, отказавшись от кредитной практики посредством существующих финансовых организаций. Между тем удовлетворение кредитных потребностей зависит не столько от создания новых структур, сколько от правильного пользования уже действующих. Что до размещения облигаций сельхозбанка, коих планировалось выпустить на 150 млн рублей, то Минфин сомневался, что на внутреннем и на зарубежном денежном рынке имеются достаточные ресурсы для этого[1319]. К высказанным опасениям присоединился государственный контроль вместе с Министерством торговли и промышленности[1320]. Тогда Кривошеин начал самостоятельно прощупывать почву на западных фондовых площадках, о чём свидетельствуют переговоры ГУЗЗа с европейским домом «Братья Лазар» о возможностях вывода облигаций предполагаемого банка[1321]. Просил оценки у П.Л. Барка, будущего министра финансов, а тогда ещё директора Волжско-Камского банка, с которым состоял в дружеских отношениях. Кстати, заключение последнего обнадёживающим назвать нельзя. Тот предрекал трудности с размещением облигаций и притоком вкладов для новой финансовой структуры: приобрести серьёзный оборотный капитал таким путём вряд ли осуществимо. Барк приводил в пример закладные листы Дворянского и Крестьянского банков, чей курс поддерживался главным образом покупками за счёт государственных сберегательных касс[1322].

После этого Кривошеин изменил тактику, подготовив иной вариант устава сельскохозяйственного банка. Теперь он внёс туда становившиеся востребованными кооперативные начала, пытаясь совместить акционерную форму с кооперативной. Однако затея вызвала сомнения у Коковцова, посчитавшего это неприемлемым, поскольку интересы акционеров и кооператоров «по своей природе противоположны»[1323]. Кооператоры как заёмщики стремятся к удешевлению кредита — настолько же акционеры, наоборот, заинтересованы в увеличении своей прибыли, а значит, в его удорожании. Причём Кривошеин в проекте устава давал предпочтение отнюдь не кооператорам, что довольно любопытно, учитывая его имидж радетеля за продвижение новых хозяйственных форм, разрекламированный в литературе. Коковцов, напротив, не счёл возможным ущемлять интересы кооператоров. Министр финансов не согласился с обстоятельством, когда из четырёх органов управления банка (правление, совет, учётная комиссия и общее собрание) правление составлено из трёх акционеров и одного уполномоченного от кооперативов, а Совет — из девяти акционеров и семи кооператоров. Неравномерность влияния особенно заметна, если обратить внимание на ответственность за операционные риски, распределённые в ущерб кооператорам[1324]. Коковцов заключал: «Я не только затруднился бы поднести устав «Российского сельскохозяйственного банка» на высочайшее утверждение, помимо законодательного одобрения, но и вообще должен высказаться против предложенного построения сего банка»[1325].

Бурная банковская эпопея была непосредственно увязана с проблемой финансирования сельского хозяйства. Кривошеин стремился не просто перераспределить бюджетные потоки, но и направить их в пользу новых собственников. В том нищенском состоянии, в коем пребывала деревня, начать самостоятельное развитие было крайне трудно. Общепринятая капиталистическая практика предусматривала выдачу кредитов под залог частных угодий. Собственно, всё российское дворянство издавна и активно пользовалось подобными займами. Теперь речь шла о распространении данной практики на множество возникающих частных домохозяйств. 15 ноября 1906 года обнародован указ о выдаче Крестьянским банком ссуд под залог надельных земель[1326]. Однако этот акт был незамедлительно снабжён поясняющими правилами Министерства финансов, которые затрудняли использование наделов в качестве финансового инструмента. В верхах разворачивается противоборство по вопросам кредитования мелких земельных владельцев. В этом русле и рассматривалось создание специализированной банковской структуры, воспринимающей прежде всего качество залога, а не сословную принадлежность. Защитники этих проектов убеждали: пока отсутствует ответственность землёй и имуществом по ссудам, крестьянство не приобщится к цивилизованному гражданскому порядку. Контраргумент звучал так: предлагаемая система залогов, по сути, отдаёт крестьянство во власть капитала; государство лишится контроля над земельным рынком, что приведёт к разорению тех мелких частных домохозяйств, для