О не утихавших дискуссиях вокруг данного указа уже после его ввода в жизнь дают представление острые дебаты в Государственном совете в марте 1910. Здесь они отличались большей содержательностью, чем в нижней палате с её политизированностью и партийными пристрастиями. Члены Госсовета обладали большей опытностью, профессионализмом, к тому же в прениях тут участвовали практически все, кто принимал самое непосредственное участие в формировании аграрной политики[1248]. Столыпин и его сторонники предполагали, как говорится, отделаться малой кровью, не поднимая градус обсуждения. Первые вступления двух содокладчиков — А.С. Сишинского и М.В. Красовского — звучали довольно спокойно. Почти за три года действия указа 1/6 часть крестьян пожелала воспользоваться правом выхода из общины[1249]. Земельная комиссия Госсовета настроена примирительно, и хотя высказано ещё три мнения, под которыми подписалась чуть ли не половина её состава, но все «они касались отдельных частностей исполнения, не затрагивая основ»[1250]. После этого с речью выступил премьер Столыпин. Он декларировал, как указ от 9 ноября 1906 года сам «завоевал себе право на существование, сам прокладывает себе пути и шагает так быстро, что через несколько времени может быть уже невозможно видоизменить его окрепшие уже очертания»[1251]. Глава правительства подтвердил: появление указа — не растерянное решение, вызванное неспокойными обстоятельствами недавнего времени, а основательная закладка нового социально-экономического фундамента[1252]. Возрождение России связано с крепкими элементами: «когда создают армию, — заключил Столыпин, — не равняют её по слабым и по отсталым, если только намерено не ведут её к поражению»[1253].

Однако эффектное завершение не произвело на членов Госсовета, в отличие от депутатов нижней палаты, благостного впечатления. И дело здесь не в Витте, который вышел на трибуну вслед за премьером, называя указ исключительно канцелярским произведением[1254]. Атмосферу в зале накалило другое выступление — С.С. Бехтеева, автора капитального трёхтомного труда по крестьянскому делу[1255]. Он начал с того, что глубоко укоренившуюся в народе общину нельзя упразднить, вычеркнув одним росчерком из народного правосознания[1256]. Затем поставил вопрос: если по всей России уничтожить общину, то получим ли мы европейские урожаи? И тут же дал чёткий ответ: ликвидировав общину и перейдя к отрубному владению, мы по-прежнему будем очень далеки от западных показателей. В Европе община уничтожена 100–150 лет назад, а те урожаи, которые приводят в пример, получены там в последнюю четверть XIX столетия, точнее с 1870-х годов. Не община мешала их появлению, и не хутора дали эти урожаи, а возросшая культура хозяйствования[1257]. Европейское село обладает ныне капиталами, располагает солидным запасом знаний. Следовательно, не к насаждению форм землепользования, владения нужно прикладывать усилия, а к тому, чего у нас явно не хватает: знания, труд, капитал[1258]. Такие речи произвели сильное впечатление на аудиторию. Содокладчик М. С. Красовский, пренебрегая условностями, с долей обиды одёрнул Бехтеева: «Ведь все усилия Председателя Госсовета и затем обеих докладчиков по настоящему делу были направлены к тому, чтобы локализовать наши прения»[1259]. Но это напоминание уже не возымело действия. Следующий выступающий — гр. Д.А. Олсуфьев — с энтузиазмом солидаризовался с только что услышанным. Он прямо охарактеризовал указ 9 ноября 1906 года доктринёрским: во имя этой пресловутой доктрины фактически насилуют деревню[1260]. Своё мнение Олсуфьев подкрепил впечатлениями, почерпнутыми из личного опыта: «энтузиазма ни у кого нет, а есть какое-то недоумение… и это не частность какая-нибудь, а просто идёт разрыв с общинным крестьянским правосознанием, и потому решать вот так быстро во имя… псевдоосвободительной доктрины никоим образом нельзя»[1261]. Правительство строит новый дом, разрушает старый, валятся кирпичи, крыша, но каково будет новое строение — никому ещё неизвестно[1262].

Здесь уже громко заговорили о серьёзных разногласиях в земельной комиссии по данному законопроекту. Эти разногласия носят не второстепенный, как уверял М.С. Красовский в начале слушаний, а принципиальный характер[1263]. Атаку на законопроект возглавил глава Редакционной комиссии МВД 1902–1904 годов Стишинский. Теперь, в отличие от вступительного содоклада, он разразился уничижительной критикой, в общей сложности поднимаясь на трибуну восемь раз: больше, чем кто-либо. Прежде всего разобрал указ с юридической точки зрения, указывая на нестыковки, противоречия в его статьях. Замена сельского общества как юридического лица на физическое по сути является упразднением общины без всякого решения, приговора схода или заявления домохозяев, что хозяйственный строй их тяготит или они желают от него удалиться. Можно ли ввиду этого, спрашивал он, отрицать элементы принуждения в акте, построенном на таких началах?[1264] Затем поднял проблему семейно-трудовой собственности, являвшейся основой крестьянского хозяйства. Отношение к общине Стишинский сформулировал следующим образом: «Мы не отстаиваем общины, но мы не признаем возможным применить тот оперативный метод, который нам усиленно рекомендуют. Мы полагаем, что принудительные меры в этой области могли бы быть применены лишь в крайнем случае, никакой опытный хирург не прибегнет к операции, когда излечение возможно другим путём, и в особенности не совершит операции негодными инструментами ибо последствия такой операции могут быть гибельны для самого больного»[1265].

С каждым заседанием становилось всё яснее, что на безоблачное утверждение законопроекта можно не рассчитывать. Особенно серьёзно присутствовавших занял вопрос о семейной собственности. Позицию Стишинского поддержал целый ряд ораторов: Н.А.Хвостов, В.И. Сергеевич, И.О. Коровин-Милевский, М.М. Ковалевский, А.Д. Оболенский и др. Так, Коровин-Милевский на предложение продемонстрировать семейную собственность, восклицал: «Я её показать не могу, потому что она нигде не написана, она зиждется только на обычном праве, однако же она есть; я воздуха показать не могу, а он есть, я ветра показать не могу, а он есть»[1266]. Этот напор сдерживал товарищ министра внутренних дел А.И. Лыкошин, вынужденный на ходу корректировать свою позицию. Он заговорил, что не считает семейную теорию выдумкой Сената, не имеющей никакого основания. Проблема в другом: теория, сформулированная в судебных решениях, не получила надлежащего закрепления в законе. Регламентировать её сегодня выглядит запоздалой попыткой, семейная собственность — это спутник патриархального быта. Жизнь идёт вперёд и специально удерживать то, что не имеет будущего, не стоит. Более того, такая регламентация «явилась бы принуждением, насилием»[1267]. Всё же аргументы Лыкошина не переломили настроений, и итог голосования оставался неясен. Подобная ситуация была и в Государственной думе, когда там рассматривался законопроект: исход в пользу последнего решил тогда перевес всего лить в два голоса[1268]. В Госсовете перелома добился лично Столыпин, прибывший в Мариинский дворец накануне голосования. Не вдаваясь в юридические