невысказанные тайны.

– Шуким…

– Передай это Орхону, – повернувшись к арашни, он бросил ей кошель, лежавший прежде на полу. – И скажи, что его долг уплачен.

Монеты глухо звякнули, когда Дафа словила бархатный мешочек. Устыдившись жеста, Шуким подошел к ней и вложил в руки арашни запечатанный свиток тонкой кожи.

– Когда он выберет, с каким караваном пойдет, пусть отдаст это письмо тоо. В Таэлите мой дом всегда будет открыт для него. И передай, что я прошу прощения. Я позабочусь обо всем.

– Тоо, я найду тех, кто не подведет. Позволь мне попробовать снова.

– Нет, – глухо ответил Шуким после короткого молчания. – Харру дал мне два шанса осознать свою волю. Он не отвернется в третий раз.

– Но… Это же чужачка! Нет никакой воли Харру, мой тоо, нам просто не повезло!

Дафа сжала кулаки. Пусть Шуким во всем видит указания своего обожаемого бога, но она не забудет, что дела вершатся людьми. Тоо сам назначил себе долг, никто бы и не узнал, будь ее воля. Прикопать чужачку в песках и забыть, как расплющенную ящером змею!

– Ты можешь сомневаться во мне, Дафа, но не сомневайся в Харру. Я должен быть самым любимым его сыном, раз дважды прощен за обман. В этот раз я потерял Орхона. Кто будет следующим? Ты? Ничего в мире не стоит этой жертвы!

Она попятилась от его напора и задохнулась от ослепляющего обожания.

– Прости, мой тоо. Я никогда в тебе не сомневалась.

– Храни тебя Харру. Позаботься, чтобы гонец не пришел на встречу.

– Можешь забыть о нем, мой тоо, – пообещала Дафа с затаенным и очень нехорошим обещанием в голосе.

Тонкие белые башни, видимые из любой точки Ше-Бара, каждый полдень изгибаются, будто ленивые танцовщицы, в потоках горячего воздуха. Говорят, их построили еще до того, как бури закрыли солнце, и они первыми встречали его лучи. Сколько видели эти башни сломанных судеб, сколько прошло между ними верениц несчастных в мягких ошейниках? Не сосчитать за прошедшие годы.

Невольничий рынок Ше-Бара начинается за сжатой башнями аркой. Мужчины и женщины, дети и старики становятся тут товаром. Первые ряды шатров из легкого шелка принадлежат уважаемым семьям города и передаются от отца к сыну. В них – лучший товар, без изъянов, со здоровыми родителями. В белых шатрах продают юных и невинных, в алых – зрелых и страстных, в черных – сильных и выносливых. Синий всего один, и никогда не бывает полон, ведь тех, кто искусен в ремеслах или мудрости, берегут и передают из рук в руки.

Полупрозрачные ткани надежно закрывают входы в эти шатры, и далеко не каждого пропускает внутрь неподкупная стража. Нет, вовсе не для того, чтобы сохранить секреты купцов, – им нечего скрывать. В первых рядах воля Харру – закон, и никто и никогда не продаст чужую свободу. Товар выставлен во всей красе, и единственным, тщательно оберегаемым таинством является торг. Он может идти по несколько дней, и нет в том ничего удивительного, когда цена одного раба сопоставима с выручкой целого каравана.

Желания покупателя здесь лишь чуть уступают воле Харру. И, если вдруг становится невозможным их исполнить, хозяева шатров могут подсказать, где стоит повторить вопрос. Они пошлют вперед гонца и не возьмут ни книры за совет, но тот, к кому придут гости, не замедлит выразить свою благодарность.

За высокими разноцветными шатрами тянутся ряды длинных, приземистых, из светлого некрашеного льна. В них нет уже той манящей атмосферы тайны, того размеренного спокойствия, что в первых рядах. Жизнь здесь бьет ключом и, зачастую, имеет точную цену. Раз в несколько часов на небольших площадях-перекрестках проходят торги, и предприимчивые дельцы перемещаются между ними в поисках лучшего товара. Тут же можно нанять посредника: за полновесную книру невысокие, юркие арахи в серых одеждах способны ящера из-под земли достать.

Впрочем, ящеров продают на рынке у Стальных врат. “Льняные” ряды предлагают иное.

Живой товар закутан в драпировки так, что на виду остается лишь небольшой участок от носа до подбородка. Не различишь, кто перед тобой, раб ли, свободный ли, проснувшийся рабом. Так принято с тех времен, когда храмовая стража могла нагрянуть на рынок в любой миг, принято для тех, кто покупает товар, а не продает. Кто же мог знать, что внутри? Какая беда! Конечно, конечно, распаковал бы дома, так и освободил бы сразу.

Ни одна примета не находится на виду, но особых предложений хватает. Лучшие, дорогие образцы окутывает прозрачная газа, и она скорее подчеркивает идеальные линии тела, нежели скрывает их. Губы некоторых приоткрыты в соблазнительной улыбке, многие же стоят как столбы, безразлично и угрюмо. И лишь у некоторых одинокая слеза скатывается по щеке к уголку рта, и их разбирают в первую очередь.

Ближе к стенам шатры выгорают, обтрепываются, а потом и вовсе превращаются в крытые сухими пальмовыми листьями навесы. Рабы лежат под ними, безвольные, одурманенные, накрытые толстыми попонами. Единственное, что обещают сутулые, избегающие прямых взглядов торговцы, – что они живы.

Здесь те, кто проявил жестокое неповиновение. Кто слаб, а может, болен. Продавцы зачастую ненамного отличаются от самого товара и не отвечают на вопросы. Плати или проваливай, смешно гадать при такой цене, каков твой сегодняшний приз. Может, буйная дикарка, может, туберкулезный старик. Впрочем, определить последнего по губам труда не составит.

В самом дальнем закутке расположены скупки. Владеть ими – презрение к Харру, кощунство, но столь велик доход, который приносят они городу, что Двуликая терпит их существование. В темных полуподвалах можно заложить раба за треть цены, а можно и продать немногим дороже. Самые лучшие ставки предлагает Дом Терпимости, но даже трехдневный займ превращает женщин в молчаливые скорбные тени. Потому и выкупают их обратно лишь в одном случае из десяти.

Здесь не знают жалости, сочувствия или терпения. Торг уменьшает цену, обман укорачивает жизнь. Скупки исправно поставляют приемлемый товар в льняные шатры и помогают избавиться от того, что более себя не окупает.

И лишь в некоторых из них, тех, о которых не знают простые горожане, можно сделать заказ.

– Опиши, как выглядят те, кто нам нужен, – попросил тоо закутанную в белоснежный шелк спутницу. – Тех, кто поставляет товар.

Повернувшись к ней, седой, сморщенный рибаши кое-как выдавил беззубую улыбку. Порой нежданные визиты увеличивали прибыль, но проблемы они приносили всегда. И уж если твой порог переступает доверенное лицо Двуликой, то вместе с ним заходит беда. А он уже слишком стар для приключений… хотел же еще в прошлом году отойти от дел, но жадность, проклятая