– Не шевелиться! – рявкнула Аори, упираясь коленом в его спину. – А ты – нож на стол!

Губы татуированного задрожали, ноги подогнулись. Он шагнул было навстречу и тут же отшатнулся, нервно повернулся к двери – и снова перевел взгляд на Аори.

– Я больше повторять не буду, – процедила она, дернув за петлю так, что одноглазый захрипел. – Ну?

– Делай, – просипел арах, не отводя взгляда от сверкающего стеклянного шипа.

Шмыгнув носом, татуированный бросил оружие на стол. Его лицо кривилось от обиды и непонимания. Как же, вот же, вот же оно, золото книр, протяни руку, и будет твоим…

– В угол, – Аори мотнула подбородком в сторону циновки, на которой провела последние несколько часов.

У одноглазого неплохо выходило пятиться даже по крутым ступенькам. Добравшись до верха лестницы, Аори рывком сдернула шланг с его шеи и пихнула араха вниз. Он покатился кубарем, истошный вопль сменился грохотом, когда одноглазый долетел до стола. Старое дерево не выдержало и раскололось, усеяв ковры мелкими трухлявыми щепками. Арах застонал, прижимая руки к лицу.

Аори не стала дожидаться, пока он очнется, татуированный наберется смелости или явится на грохот исчезнувший невесть куда толстяк. Выскочив наружу, она продела шланг в ручки двери и завязала узлом. Не слишком надежным, но осколок удачно встал поперек, и растянуть петли быстро не получится.

Тяжело дыша, Аори оглянулась. Тусклый свет, проходя сквозь щели двери, едва выхватывал из кромешной темноты очертания забора и арки в нем. Вокруг властвовали мрак и тишина, могильная, невозможная для любого другого города. Сбитое дыхание разрывало ее, и казалось, что его слышно на соседней улице.

Аори опрометью бросилась к проему и, прильнув к стене, выглянула наружу.

Демоны… ну вообще ничего не видно! Ни огня не горит, лишь низкие облака отражают тусклое свечение площадей, и все, что можно различить, – контуры зданий.

Глубоко вдохнув, Аори нырнула в темноту, как в воду. И, касаясь забора кончиками пальцев, направилась туда, где светилось в небе самое яркое пятно.

Рано утром, еще до того, как отблеск солнца поднялся над горизонтом, Ше-Бара досматривал раскрашенные яркими цветами сны. Тишина и покой плыли по улицам вместе со слоистым туманом и, подобно ему, готовились исчезнуть с кличем аду, которым он возвещает каждый новый день.

Как и многие другие, это утро разбилось вдребезги прежде назначенного ему времени. Сонные стражники не успели схватить шмыгнувшую между ними рабыню – грязную, лохматую и абсолютно безумную. Она вихрем ворвалась в атриум гостиницы, не обращая внимания на окрики, и горной ящерицей заскакала по звенящим ступеням. Стражники, побросав пики, ринулись в погоню, но, когда добрались до верхнего этажа, беглянки уже и след простыл.

Вдалеке грохнула дверь, послышались возмущенные голоса. Скандал нарастал, но в нем не слышно было звона оружия. Переглянувшись, стражники спустились по лестнице, ступая как можно тише, и, подобрав пики, снова встали по обе стороны входной двери.

– Где он?

Аори вцепилась в покров на кровати тоо с такой яростью, что ткань затрещала под пальцами. Доведись Шукиму спать в предрассветный час, он мог бы и не проснуться от такого явления. Сбитые в один колтун, опаленные волосы и разводы грязи на лице превратили чужачку в карающего духа, приходящего по ночам за душами насильников и убийц.

К счастью или нет, тоо бодрствовал. Он ждал рассвета, раз за разом перечитывая исписанный каракулями пальмовый лист.

Когда дверь распахнулась, Шуким вскочил, задев ногой туго набитый кошель. Несколько книр, отскочив от сапога, зазвенели на полу.

– Аори! Не может быть!

– Где он?!

– Кто? Кто он? Милосердный Харру, что с тобой стряслось?

– Орхон! Где эта сволочь?

Она оглянулась, тяжело дыша, словно рассчитывала найти караванщика прямо в комнате тоо, но вместо этого наткнулась на змеиный прищур Дафы. Арашни сидела на подушках в углу и смотрела на Аори с совершенно неожиданной смесью недоверия и злорадства на лице.

– Там же, где и другие, – хмурясь, ответил тоо. – Что он сделал?

– Он меня продал!

– Как так?

– Не знаю! Но мне стало плохо после того, как он напоил меня чем-то на площади!

– Врешь, чужачка! – рявкнула Дафа. – Он сам был отравлен! И ушел искать тебя, хотя едва на ногах держался!

Аори осеклась.

С чего она вообще взяла, что Орхон виноват? Не он разливал чай, а торгаш, лысая сволочь, драная всеми демонами пустыни вместе и по очереди!

Но кто тогда видел, как она дерется? Другой караванщик? Или это была последняя шутка наркотика, вместе с синей птицей и танцами жриц?

– Теперь ты обвиняешь нашего брата в собственной тупости, – вскочив, арашни ткнула чужачку пальцем в грудь. – Где ты шлялась, что вернулась рабыней?

Аори, зарычав, выхватила кинжал из-за пояса тоо и одним движением срезала мягкую полоску, о которой успела совершенно позабыть.

– Я не рабыня! – она швырнула ошейник прямо в лицо Дафы. – Катись к демонам, ящерова задница!

– Довольно, – тоо мягко перехватил ее запястья и отобрал кинжал. – Я буду вечно благодарен Харру, что он не оставил тебя на пути домой. Но… Ты можешь помочь мне? Можешь сделать то, о чем попрошу?

Она прикусила губу и кивнула. Ярость схлынула, оставив после себя дрожащие руки и пустоту внутри.

– Я верю тебе и Дафе, как сестрам. Тем, кто не предаст меня, не скажет лишнего. Но я должен знать, кто мог видеть тебя… такой. Сейчас или прежде.

– Наверное, стражники, – Аори пожала плечами. – Я больше никого не встретила. Ну, и те, кто меня держал.

– Я должен встретиться с их гонцом на рассвете. Придет ли он?

– Ну, если его не успели предупредить…

– Хорошо. Теперь прошу: вернись в комнату, умойся, переоденься, отдохни. Дафа, уладь со стражей и помоги ей. Никто не должен узнать, что Аори здесь, прежде чем я вернусь. Когда появится Орхон, пусть ждет меня.

– Ты веришь чужачке?!

– Я поговорю с ним, – тоо вложил кинжал обратно в ножны. – Лица равны для Харру, но я хочу знать, чьи губы лгут.

Арашни протащила Аори за собой по коридору со скоростью пикирующей гарпии. И, втолкнув внутрь их общих покоев, захлопнула дверь и с хрустом провернула ключ.

Стражники лениво переругивались у входа. Решили про себя, что ничего не расскажут старшему, они все еще пытались сохранить лицо перед друг другом. Хватило пары книр, чтобы придать их молчанию уверенности.

Когда арашни вернулась, Шуким стоял у окна, будто памятник самому себе. Печальный прищур глаз поведал бы любому, кто умеет читать лица, что душу немолодого тоо терзают