само название которой утверждает возникновение ее в рядах повстанцев или во всяком случае в годы восстания, своим языком свидетельствует о позднейшем ее возникновении. Много бледнее, чем Разин, представлен Пугачев, но обвинять авторов в этом случае нельзя: историческая фигура Степана Разина, как русского удальца, разбойника-героя, героической личности вне ее политического значения, оставила в народной памяти гораздо более глубокий след, чем фигура Пугачева, не совершавшего личных подвигов доблести.

Но в рассмотренном нами отделе (хронологически охватывающем огромный период с XI по XIX век) полностью отсутствуют образцы народного изустного творчества религиозно-этической направленности. В нем не приведено ни одного из духовных стихов, распевавшихся слепцами, странниками и каликами на всей территории Руси-России. Нет в нем и духовных сказок, русских народных апокрифов о святом Николае Чудотворце, Егории, Алексее человеке Божием, Лазаре и других, – изустных образцов чисто русского происхождения, ярко характеризующих народное религиозное мышление и обоснованные им каноны народной этики. Конечно, ожидать внесения этих памятников изустного народного творчества при активной антирелигиозной направленности литературоведения в СССР было бы, конечно, большой наивностью; но этот пробел, равно как и некоторые другие, должен быть отмечен. Полностью отсутствует и тема любви даже в подразделе бытовых песен, в котором лирика изустного народного творчества вообще отражена очень слабо.

Из этого раздела исключены также юмор и сатира. Создается впечатление, что на протяжении целых семи столетий формирования великой нации в ее психике полностью отсутствовали глубочайшие эмоции, свойственные всему человечеству: религиозное чувство, чувство любви и др.

В следующем разделе хрестоматии, посвященном устному творчеству эпохи капитализма, а, следовательно, по марксистской схеме, и зарождению классовой борьбы «пролетариата и беднейшего крестьянства», превалирующее внимание уделено революционным песням. Но с первых же шагов в этом чрезвычайно важном для пропагандных целей сборника направлении перед его составителями встали непреодолимые препятствия: никаких памятников устного народного творчества этого периода, носящих сколько-нибудь революционный оттенок, не нашлось. Составителям сборника пришлось прибегнуть к явной и в достаточной мере смелой фальсификации, подменив устное народное творчество стихотворениями декабристов Бестужева и Рылеева – поэтов-профессионалов, печатавших свои произведения в пределах цензуры того времени. Следовательно, о народном, а тем более устном творчестве говорить в данном случае не приходится. Откровенность фальсификации в этом подотделе доведена до того, что в него внесено даже стихотворение Пушкина «Узник», посвященное стремлению к свободе – теме не революционной, но далеко выходящей за рамки революционности, – теме общечеловеческой и даже биологической: ведь и животные, будучи лишены свободы, тоскуют о ней и рвутся к освобождению.

Столь же выпукла беззастенчивая фальсификация народности и в разделе «Песни революционной борьбы». Большинство авторов приведенных текстов – литераторы-профессионалы, и многие из этих текстов появлялись в печати в дореволюционное время. Так, например, песня «Замучен тяжелой неволей» принадлежит перу Г. Мачтета, очень популярного писателя восьмидесятых годов; текст и музыка песни «Смело, товарищи, в ногу» созданы Л. Радиным; текст песни «Славное море, священный Байкал» не может быть отнесен к разряду революционных, т. к. он зародился в среде каторжан-уголовников, что и отражено им; к тому же в сборнике дан не первоначальный текст песни, но переработка его профессионалом-поэтом Дмитрием Давыдовым. Еще менее права на принадлежность к изустному народному творчеству имеет известное стихотворение Н. А. Некрасова «Размышление у парадного подъезда», из которого дан отрывок «Покажи мне такую обитель».

Сборник заканчивается разделом устного поэтического творчества эпохи социализма, который начинается очень распространенной в годы Гражданской войны песней «Смело мы в бой пойдем», положенной тогда на мотив популярного сентиментального романса «Белой акации гроздья душистые». Это время помнят многие из живущих теперь. Помнят они и то, что эта песня пелась в Красной и Белой армиях с самыми незначительными вариациями текста. Так, например, первый ее куплет в «красном» варианте:

Слушай, рабочий,Война началася,Бросай свое дело,В поход собирайся

В «белом» варианте изменен, и слова «слушай, рабочий» заменены на «слушайте, братцы». Некоторые же куплеты абсолютно сходны, например:

Вот и окопы,Рвутся снаряды,Их не боятсяНаши отряды.

Можно ли называть революционной песней эпохи социализма песню, распевавшуюся с незначительными изменениями в лагере контрреволюции?

К тому же разряду относятся и приведенные в сборнике частушки «Яблочко», распевавшиеся также в обоих лагерях. Например, в Красной армии пелось:

Эх, ты, яблочко,Укатилося,А кадетская властьПровалилася.

В белых армиях слово «кадетская» заменялось словом «советская». Но эта действительно народная, устно сложившаяся и характерная для тех лет песня дана в сборнике очень куце: в частушки «Яблочко» было внесено в те годы большое количество бытового содержания и даже сатиры, но ни одного из четверостиший этого порядка в сборнике не приведено.

Не обошлось без фальсификации и в этом заключительном и, по существу, самом главном разделе хрестоматии. В него включены стихи Джамбула, Сулеймана Стальского и даже В. Лебедева-Кумача. Двух первых еще можно с некоторой натяжкой считать представителями изустной народной поэзии, т. к. они на своих родных языках не выходили формально из рамок устного творчества ашугов, народных рапсодов советского Востока, но переводы их песен и стихов, сделанные уже профессионалами, обрабатывавшими и даже перерабатывавшими подлинники, к изустному народному творчеству причислены быть не могут. Говорить же о причастности к нему печатавшегося чуть ли не во всех советских журналах Лебедева-Кумача просто смешно.

Итак, в разделах хрестоматии, ставящих себе целью отразить революционную настроенность народных масс, народное творчество подменено произведениями профессионалов пера. Следовательно, приходится отбросить, во-первых, помещенный в заголовке книги термин «устное», а, во-вторых, «народное» революционное творчество. Такого не было и нет в настоящее время, о чем свидетельствует сам сборник. Профессионалы выполняют «социальный заказ» по заданиям ЦК коммунистической партии, народ же безмолвствует. Этот очень крупный с точки зрения коммунистической пропаганды дефект учебного пособия, каким предназначено быть рецензируемому сборнику, ни в какой мере нельзя отнести за счет небрежности или недостаточной подготовленности его составителей. Они сделали все, что могли, выполняя предписанную им работу, но преодолеть разрыв между мышлением и эмоциональной настроенностью русского народа, с одной стороны, и коммунистической идеологией, с другой, было вне их сил и возможностей.

Не смогли они сделать свой сборник и активным орудием пропаганды, что требуется решительно от всех выпускаемых в СССР учебных пособий вплоть до текста в арифметических задачниках. Ведь целью пропаганды является внедрение в сознание пропагандируемых определенного мировоззрения или хотя бы политической программы, во всяком случае каких-то конструктивных представлений. Этих конструктивных представлений, преломленных в плоскости устного творчества русского народа, в хрестоматийном сборнике не показано, и, следовательно, вернее будет назвать его не пропагандным, но лишь крайне тенденциозным, а в силу этой тенденциозности далеким от исторической и литературной правдивости, от реальной народной психики, неизменно выражаемой всеми народами всех эпох и всех ступеней развития в их устном творчестве.

«Вестник института по изучению истории и культуры