Мюнхен, апрель-июнь 1956 года, № 2 (19).

С. 124–127

Современная российская интеллигенция

Что читает современная подсоветская русская молодежь? Как готовится она вне стен школы к получению звания русского интеллигента?

В качестве педагога, а также и газетного работника мне приходилось на протяжении целого десятилетия 1930–1940 гг. близко соприкасаться с работой общественных библиотек, в особенности школьных и студенческих. По подсчетам библиотекарей, на первом месте по спросу почти всегда стоял М. Горький, главным образом его романы «Мать» и «Дело Артамоновых». На основании этих статистических данных советские внешкольные работники утверждали и утверждают любовь к Максиму Горькому в среде молодежи. Но причина этого спроса его произведений иная: «Мать» и «Дело Артамоновых», «Буревестник» и «Песня о соколе», «Коновалов» и «Челкаш» стоят в программе как средней школы, так и литературных факультетов педагогических институтов, число которых в СССР очень значительно. Прочтение этих произведений безусловно обязательно, т. к. преподаватели литературы в силу инструкций наркомпросов (теперь министерств просвещения) вынуждены усиливать изучение М. Горького.

Ниже него, на следующих по спросу местах, стоят обычно дореволюционные писатели, главным образом Тургенев и Джек Лондон. Те немногие книги этого последнего автора, которые сохранились в библиотеках, зачитаны до черноты.

В данном случае читатель выбирает уже сам, по собственному вкусу и ищет прежде всего подлинной художественной романтики, полностью вычеркнутой социалистическим режимом из жизни русской молодежи, отнятой им у юношества.

Спрашивают и других романтиков, но их почти нет в школьных и институтских библиотеках. Охотно читают дореволюционные исторические романы, в частности «Князя Серебряного». В начале тридцатых годов большим успехом пользовались роман Н. Островского «Как закалялась сталь», по существу тоже романтического характера, хотя написан бездарно и вульгарно. Конечно, всегда в большом спросе «Тихий Дон» Шолохова и повести подражателя ему Первенцева – тоже по существу романтика. Из новых писателей читают еще А. Толстого и Паустовского, но большинство «безупречных в идеологическом отношении» авторов, дающих схемы «идеальных коммунистов», успехом не пользуется.

Но наряду с официальной статистикой библиотек я, как и многие мои коллеги по педагогической работе, пользовавшиеся доверием учащихся, сможем дать некоторые показатели статистики подпольного чтения. Нам нередко случалось видеть у учеников старших классов средней школы и у студентов рукописные тетради стихов. Туда бывали вписаны некоторые стихотворения целиком, некоторые в отрывках, иногда только по несколько строк. Это тайные тетради, обладатели которых скрывали их от зорких глаз комсомольских наблюдателей за поведением молодежи и стражи по охране ее от «бытового и морального разложения».

Чьи стихи записаны в этих тетрадях? Прежде всего Николая Гумилева, книги которого, кстати сказать, продаются иногда тоже подпольно в некоторых книжных магазинах, по знакомству и по очень высокой цене. Рядом с Гумилевым – Есенин, собраний сочинений которого теперь уже не найти не только в школьных, но даже и в общедоступных библиотеках. Далее Анна Ахматова, в особенности в тетрадях девушек (факты эти отмечены мною до переиздания произведений Анны Ахматовой в Советском Союзе), реже стихи Максимилиана Волошина, думаю не потому реже, что внимание к ним слабее, но потому что раздобыть тексты этого поэта значительно труднее, чем Гумилева и Есенина. Изредка попадались ярко контрреволюционные стихотворения неизвестных мне авторов, ходившие по рукам в 1917–1918 гг., например, общеизвестная тогда «Молитва офицера».

В начале тридцатых годов тетради такого рода были очень редки, к концу же стали обычным, широко распространенным явлением.

Я видел их даже у комсомольцев безупречного по партийной линии поведения. Здесь мы снова встречаемся с чертою скрытности, привитой подрастающим поколениям русской интеллигенции давящим на ее психику режимом и одновременно – с нарастанием внутреннего протеста против советской системы.

Ту же направленность к осознанию своего культурного прошлого и отталкивание от насильственно внедряемой коммунистической идеологии мы можем еще более ясно видеть в статистике посещаемости театров, в количестве спектаклей тех или иных шедших в них пьес. Репертуар драматических театров СССР замкнут в рамки своеобразного паритета: 50 % идущих в них пьес должны быть обязательно написаны советскими авторами, т. е. должны быть пропагандными, а другие 50 % уделяются русским и иностранным классикам. В советской прессе, особенно в специальных театральных журналах нередко попадались сообщения о том, что широко разрекламированные, удостоенные высших премий пьесы советских авторов не выдерживают обычно, даже на сценах московских театров, более 10–12 постановок, а на провинциальных сценах даже и это ничтожное число повторных спектаклей снижается до двух-трех, после чего зрительный зал пустует. А между тем провинциальные театры СССР переведены сейчас почти полностью на самоокупаемость и кассовое наличие властно давит на выбор репертуара. Поэтому театры бывают вынуждены, вопреки требованиям местных партийных органов, повышать количество посещаемых зрителями спектаклей, а таковыми оказываются прежде всего те же пьесы, которые имели успех у дореволюционного зрителя: комедии Островского, пьесы Сухово-Кобылина, Чехова и в особенности романтические драмы (снова стремление к романтике) Южина-Сумбатова в тех случаях, когда дирекции всё же удается протащить их сквозь цензуру репертуарного комитета. Из пьес иностранных авторов неизменным успехом пользуются «Коварство и любовь» Шиллера, «Гамлет» и другие пьесы Шекспира, в столичных театрах – сценические переработки произведений Бальзака.

Аналогичную тенденцию можем наблюдать и в опере и в подборе радиопередач, где с каждым годом повышается удельный вес творческого наследия дореволюционных композиторов, вплоть до мало известных даже в предшествовавших революции годах, пребывавших тогда в забвении представителях музыки сороковых годов прошлого века Алябьева, Голенищева-Кутузова и др.

В области музыкального вкуса у современной молодежи тоже есть свое подполье. В семьях, имевших патефоны, обычно пользовались большим успехом запрещенные к продаже, но сохранившиеся или просочившиеся какими-то путями из-за рубежа пластинки с романсами Вертинского, цыганскими романсами в исполнении Вяльцевой, Поляковой, Паниной и Давыдова, а также и ходкие в последние предреволюционные годы песенки Изы Кремер, «Гусары-усачи» и пр. В начале тридцатых годов я попал по делам газеты в г. Фрунзе (Киргизия) и случайно встретил там мою приятельницу, исполнительницу цыганских романсов, протаскивавшую их сквозь репертуарный комитет под видом «этнографической музыки». Моя приятельница обратилась ко мне с просьбой дать о ее концерте предварительную рекламную заметку, т. к. она гастролировала на самоокупаемости, а местный отдел народного образования выпустил афиши о ее выступлении слишком маленького размера, с непривлекательным «этнографическим» заголовком, без перечисления пьесок, вошедших в ее репертуар.

– Хорошо, – ответил я, но с условием, чтобы Вы ни в коем случае не пугались того, что будет напечатано в газете. За материальный успех вашего концерта я ручаюсь.

В день ее концерта в ведущей местной газете «Советская Киргизия» появилась заметка жесточайшего разоблачительного характера, гласившая о том, что под видом «этнографической музыки» репертуарный комитет пропускает «буржуазные пережитки», «дребедень», разлагающую музыкальный вкус советского слушателя, воспевающую сладострастие, угар кутежей и т. д.

Результат этой заметки был таков, что, войдя в концертный зал