– Я решил выразить этой женщине свое уважение!

Варис громко возгласил:

– Кто прав, а кто неправ?

– Не может быть никакого уважения там, где столько неуважения! – заявила Лумивеста. – Я требую справедливости!

– Потребуй еще раз, и ты ее получишь, – прозвучал голос Агаты со сцены.

Она сидела на табурете у пюпитра. Перед ней лежала закрытая книга, а над ее головой радужно переливалось сияние. Сначала Лумивеста подумала, что это волшебство, но оказалось, что это тонкие полоски фольги, трепещущие под ветерком.

– Это причуды Солнца, – негромко проговорил Березар-Небосвод. – В твоих силах его простить.

Лумивеста замялась, понимая, как разворачивается действие. Варис, дух-Трикстер, подстроил встречу Солнца и Луны в самый неподходящий момент и убедил одного из малых богов, что ему пойдет на благо, если великий владыка-Солнце соблазнит его жену. Луна воззвала к Правосудию и потребовала их рассудить, но у нее был шанс передумать. Она имела полное право передумать, потому что в пьесе Масок не было строгих правил и можно было произносить любые реплики.

Но сюжет и характер персонажа требовали определенного поведения.

– Я требую правосудия!

Речен тронула струну мандолины, издавшую тревожный звук.

– Да будет так, – возгласила Агата, – и не будет иначе. Солнце и Луна, прежде вы двигались в одном ритме, и дни сами именовали ваши обличья. Теперь же порядок нарушен, вы в разладе, час за часом и день за днем, к вашему же горю и к смятению смертных. Им придется потрудиться, чтобы узнать, когда вы полны, а когда впусте.

– Я… я этого не хотела, – сказала Лумивеста.

– Тогда пусть твои желания охолонут, – сказала Агата и повернулась к Эдее. – А ты, смертная женщина на чужом месте, жена малого бога, ты предала свой обет и свой род.

– Я не такая, как вы, боги, которые создают вещи по своему желанию, – воскликнула Эдеа. – Я даже не королева, которая может потребовать чего-то и получить желаемое. У меня всего лишь крошечная частица вашей силы.

– Тебе тяжело, но не так тяжело, как королеве, спасающей своих подданных от голода и войны. Тебе тяжело выполнить самые простые вещи: не быть тщеславной, не разрывать чужие узы. Ты не только не сумела стать богиней, но и не смогла быть той, кем должна бы быть.

Агата взмахнула рукой. Что-то вылетело из ее ладони, и Эдеа вздрогнула от удара. На ее рукаве цвета морской волны повисла смятая длинная лента, алая, как кровь.

– Это… это моя кровь, – запинаясь, промолвила Эдеа. – Моя нутряная кровь…

– Ты дитя земли, а не духа. Тебе выпало страдать первой на земле. Но твои страдания будут следовать движению Луны, чтобы ты не забыла, почему кровоточишь.

– Правосудие не думает обо мне!

– Верно, – изрекла Агата с нечеловеческим спокойствием. – Правосудие не думает ни о ком, кроме себя самого. А ты, малый бог… ты полюбил смертную женщину, но твоя любовь была ущербна. Ты увидишь, как твои дети разбредутся по смертной земле и будут убивать друг друга ради благоволения Солнца, но никогда не узнают почему.

Винтерхольм, склонив голову, упал на колени.

Агата повернулась к Варису, который расслабленно опирался о фонарный столб.

– А у тебя, Трикстер, больше свободы, чем у любого другого бога, но ты ею злоупотребил, чтобы посеять раздор.

– Хорошо получилось, правда? – с улыбкой спросил Варис. – Приятно иногда нарушать трапезу богов. У них не нашлось для меня места за столом, теперь пусть они обеспокоятся.

– Раз уж ты упомянул беспокойство, то…

– Ох, ну сколько можно! – воскликнул Варис. – Не рассказывай, а делай! – Он развел руками. – Разумеется, ты меня накажешь. Мы поступаем так, как требует наша натура, и не можем этого изменить. А ведь мы же боги! И если бы мне дали шанс, я поступил бы точно так же. – Он воздел руки к небу, погрозил кулаком. – Потому что это замечательная шутка!

Агата снова взмахнула рукой. К Варису метнулся сверкающий черный снежок, ударил в грудь и рассыпался сияющими блестками.

Варис задрожал, выгнул спину дугой, пошатнулся и припал на колено. Из широко растянутого рта под надломленной маской не вырвалось ни звука. Варис выгнул спину дугой и когтистыми пальцами процарапал землю.

– Новое обличье для новых шуток, – визгливо протянул он. – Что ж, прошу прощения, но я вас покину, у меня еще много дел. Интересно, признаете ли вы меня, когда мы увидимся в следующий раз?

Он подскочил к сцене, запрыгнул на нее, неуклюже отвесил Агате церемонный поклон и скрылся за кулисой.

Никто не шелохнулся. Из лодочного домика вышла Дани в золотом одеянии, будто в отблесках заката. Она сняла маску и положила ее на стол. Сильверн тоже открыл лицо, затем Эдеа и остальные. Речен, развязав ленты маски, подбросила ее к небу, где маска завертелась огненным колесом. Речен вытащила откуда-то черную мандолину и заиграла. Блисс подал гостям стопки яблочного бренди, согреться в ночной прохладе. Все выпили, обнялись и отправились назад в усадьбу.

Под дверной ручкой апартаментов Вариса виднелся сложенный листок. Лумивеста развернула записку. «НЕ ЗАПЕРТО. ВХОДИТЕ». Лумивеста вошла.

В апартаментах стояла тишина, будто никого здесь не было; в спальне горел камин. Лумивеста приблизилась к изножью кровати. Обнаженный Варис сидел у камина, глядя в огонь. Отсветы пламени на коже казались позолотой на мраморе.

Присев на корточки, Лумивеста коснулась спины Вариса, там, где на пояснице виднелся небольшой круглый шрам от клинка, когда-то пронзившего торс насквозь, под ребрами. Удивительно, что Варис выжил.

– По-твоему, я беззащитен и меня легко убить? – спросил он.

– Нет, я ничего такого не думаю. Откуда у тебя такие мысли?

– Мне вспомнился твой рассказ об охоте на оленя.

– Но… нет, тогда все было не так.

– Да. Однако неужели отец не внушил тебе, что корону нельзя показывать свою слабость никому? Особенно другому корону.

– Да, отец меня об этом предупреждал, – ответила она. – А еще он объяснил мне, что нежность и ласка – это не проявление слабости.

– Значит, он был очень неординарным человеком и ты по праву чтишь память о нем. – Варис повернулся, ласково погладил ее щеку и висок, а потом протянул руку к ее поясу туники. – Ты позволишь?

Она заложила руки за спину.

– Я не буду возражать.

– Возможно, ты потом пожалеешь о своих словах, – шутливо произнес он и приложил палец к губам Лумивесты, не давая ей ответить.

Полчаса спустя, когда он нарочито медленно и аккуратно складывал ее последний чулок, она наконец-то сообразила, что именно он имел в виду.

– Тебе вообще знакома эта легенда? – едва дыша, вымолвила