Очнулся я в кромешной тьме от скрежета, вызванного моим нескончаемым вращением. Одинокий. Обессиленный. Впрочем, мне было не привыкать к беспросветному мраку и ожиданию, дарующим время поразмыслить. За долгие недели, месяцы, годы я осторожно, дюйм за дюймом, проникал в окружающие меня камни. Изучил строение колес и валов, вращавших меня, и понял, что остановить их можно, только сломав механизм. Однако тот, кто обрек меня на прозябание во тьме, использовал мое собственное могущество, дабы предотвратить всякую поломку.

Спустя еще несколько месяцев мне удалось выбраться за пределы темницы, к воде. День был пасмурный, солнце низко висело на небосводе. Поблизости не обнаружилось ни единого пирса, ничего, хотя бы отдаленно похожего на порт, лишь пара-тройка лодок, перевозивших пассажиров через пролив. У берега, подле нагромождения свай, покачивался на якоре корабль. Вдалеке можно было различить очертания торговых судов, озаряемых вспышками фонарей. Еще дальше, почти у самого горизонта, виднелись знакомые причалы и крыши града Вускции. Стемнело, зажглись новые фонари – крохотные искры на глади пролива.

С самого начала я подозревал, что нахожусь в Вастаи. Худшие опасения подтвердились – Ворон взял меня в плен. К несчастью, я сам загнал себя в ловушку обещанием, данным Ойссену (и прочим богам Вускции), которое оставляло за мною право отказать всякому, чья воля мне не по нраву. Так бы и получилось, иди все своим чередом. Однако поражение богов града Вускции повергло меня в беспамятство, сделав покорным инструментом для захватчика. Я не смог воспротивиться Ворону и, доколе меня вращают от его имени, обязан исполнять все его прихоти.

С полгода меня одолевал соблазн провозгласить крушение вращательного механизма. Но поскольку он питался моею энергией, исход таких речей мог оказаться для меня губительным. Но даже если этого не произойдет, я все равно останусь узником каменного мешка, без союзников, без шанса на свободу. Конечно, можно покинуть родную ипостась и принять иной облик, однако часть меня неразрывно связана с валуном, да и бегством проблему моей узурпации не решить.

Узурпация давалась тяжело – Ворон вытягивал из меня все соки. Первое время скудных ресурсов хватало лишь на то, чтобы исследовать темницу, но воображаю, сколько всего таилось за ее пределами. С крайнего севера ко мне регулярно стекался тонкий ручеек подношений, но их энергия моментально растрачивалась на прихоти Ворона. Чтобы выбраться из заточения, нужна поистине великая жертва. Однако я снискал славу бога неприхотливого, довольствовался водою, морскими раковинами, молоком, скромными молитвами. До сих пор мне хватало, но не теперь.

Оставалось только наблюдать, думать, осмысливать.

За последующие годы я добрался до крепости, посмотрел на людей, воронов, которых поначалу чурался, пока не осознал, что Ворон редко принимает их облик, ограничиваясь аватаром. Меня изрядно занимали и этот факт, и странная приверженность моего врага к башне Вастаи. Со времен войны крохотный порт почти не изменился, не разросся в угоду населению Вастаи и их покровителю.

Все оказалось довольно просто: отпраздновав победу над Вускцией, Ворон повелел возвести в покоренном граде крепость, а на родине – башню, намереваясь расширить порт Вастаи. Но грандиозный план рухнул, когда вербы из досадной помехи превратились в серьезную угрозу южным границам Ирадена. Могущественному богу расправиться с ними не составило бы труда, однако Ворон исчерпал все ресурсы в войне за пролив. Даже без вербов на их восстановление понадобились бы десятилетия. Впрочем, правда открылась мне поздно и в дальнейшем никакой роли не сыграла.

Меня несказанно радовала близость к воде. Преодолев каменные преграды, я любовался солнцем и звездами. Наблюдал за людьми, слушал их речи. Спустя пятнадцать лет наблюдений, созерцаний, раздумий, одиночества и неустанного вращения массивная дубовая дверь распахнулась и на пороге, с фонарем в руке, возник Глашатай. На плече у него восседал Ворон – не взрослая птица, а едва оперившийся птенец.

Тот Глашатай был высок, выше Мавата, и стройнее, хотя его черты и манера держаться наверняка показались бы тебе знакомыми. Молодой, лет двадцати пяти, он совсем недавно занял скамью.

– Это я обнаружил в граде Вускции, – закаркал Ворон на ухо своему спутнику. – Люди, которых мы… допросили, называют его Жерновом – якобы он молол еду для целого града. По легенде Жернов исполняет волю всякого, кто вращает его. Всего лишь предание, однако кое в чем оно не врет. Уверен, боги Вускции использовали его в войне против меня, против всего Ирадена. Я привез его сюда и заставил вращаться во имя процветания нашей страны.

– С тех пор минуло более сорока лет, – заметил давний Глашатай. – Очевидно, некий бог питает Жернов. И он ничего не предпринимал? Не пытался положить конец узурпации?

– Сорок лет – не такой уж долгий срок, – ответствовал Ворон. – Думаю, покровители Вастаи пленили могущественного бога и заставили служить себе – сколько малых богов они загубили, отнимая у них последние силы.

– О жестокие, бесславные боги Вастаи! Как смели они! – воскликнул потрясенный Глашатай (Ворон же благоразумно промолчал). – По счастью, ты стер их с лица земли. Выходит, они пленили некоего бога и обратили его могущество в угоду себе. Но ведь рано или поздно божественные силы иссякнут.

– Рано или поздно, – согласился Ворон. – Пока же до этого далеко. Валун для меня загадка. Наверное, кто-то из Древних сотворил богоизреченный камень, а покровители Вускции обнаружили его и распорядились по-своему. Зачастую слова Древних незыблемы, их действие сохраняется даже после смерти бога. Впрочем, не забивай голову. Я провозгласил своих противников из града Вускции мертвыми, а оружие, которое они использовали против меня, отныне безропотно служит Вастаи и Ирадену.

Глашатай затворил дверь, вновь оставив меня в темноте наедине с собственными мыслями.

Снаружи Солнце, Луна, звезды, вся планета водили свой привычный умиротворяющий хоровод. Неизменный с незапамятных времен. Их движение ласкало мой взор. Даже здесь, в глубинах подземелья, я ощущал их мерный, выверенный ход.

Ворон проявил бы большую бдительность, знай он истинное положение дел. А выяснив мой возраст, едва ли отважился меня тронуть.

Слова Ворона, положившие конец войне, обошлись ему очень дорого. Не рискну утверждать, но думаю, малым богам Ирадена они и вовсе стоили жизни. Уверен, Ворон с Безмолвным не гнушались отнимать силы у своих собратьев даже супротив их воли. А еще, думается мне, Ворон проделал то же самое с лесом. Не зря тот хранил пугающее, неестественное безмолвие с самого момента моего пробуждения в башне.

Подозреваю, дело было так: в финальной схватке с покровителями Вускции Ворон получил смертельное ранение. В