Шрифт:
Закладка:
Хотя б прикрыли гроб законов
Вы лаврами далеких стран!
Но что же! Римских легионов
Значки — во храмах у парфян!
Давно вас ждут в родном Эребе!
Вы — выродки былых времен!..
Ни либеральные, ни революционные Тиртеи таких стихов не сложили. Кроме того, «неистовые трибуны» жаждали свободы любой ценой, а для Брюсова главным оставались государственные интересы России, ради которых он был готов поступиться даже политической свободой:
Да! цепи могут быть прекрасны,
Но если лаврами обвиты…
Если же «значки римских легионов» оказались «во храмах у парфян»… «Бывают побитые собаки, — писал он Перцову 24 сентября, — зрелище невеселое. Но побитый всероссийский император!»{41}.
Осудив самодержавие, проигравшее «желтолицым макакам», Брюсов видел в революции разрушительную силу, стихию, которой мог любоваться, но не питал иллюзий относительно ее характера и возможных последствий. Еще в 1901 году в письме к Горькому он восклицал: «Лучшие мои мечты о днях, когда все это будет сокрушено. […] Я не считаю себя вне борьбы. Разве мои стихи […] не нанесли ни одного удара тому целому, которое и сильно своей цельностью? И если можно будет, о, как весело возьмусь я за молот, чтобы громить хоть свой собственный дом, буду жечь и свои книги. Да. Но не буду браться за молот лишь затем, чтобы разбили мне голову. Для этого я слишком многих презираю»{42}. Конечно, в этих словах много декадентской позы, но сквозь нее видна позиция. В протестах и петициях, милых сердцу либералов со времен «великих реформ», максималист Брюсов видел полумеры, годные лишь для того чтобы тешить самолюбие участников, а потому с иронией относился к политическим экстраваганцам Бальмонта. Да и не верится, что он собирался «громить свой собственный дом». Одно дело мечтать о мистическом очистительном костре, в котором сгорит ветхая оболочка дряхлеющего мира. И совсем другое — сталкиваться с пораженчеством, приветствиями в адрес «микадо», стачками, террором, со всем, что несла России революционная волна.
Но как же быть со стихотворением «Грядущие гунны», написанным осенью 1904 года и доработанным в начале августа 1905 года? Его заключительные строки: «Но вас, кто меня уничтожит, / Встречаю приветственным гимном», — так часто цитировались по поводу и без повода. Оно показывает, что Брюсов видел в революции только разрушительное начало, о чем писал еще в 1903 году в отвергнутой Мережковскими статье «Торжество социализма»: «Прежде чем строить новую, еще небывалую общественную жизнь, — должно сокрушить все современные устои. […] Если бы социалисты договорили до конца, если бы они смели иногда сознаваться сами себе, — они должны были бы поставить на своем знамени первым словом вопль: „Спалим!“». В стихотворении «Близким», обращенном к радикальной оппозиции и одному из ее литературных воплощений — группе «Факелы», он заявил:
Где вы — как Рок, не знающий пощады,
Я — ваш трубач, ваш знаменосец я,
Зову на приступ, с боя брать преграды,
К святой земле, к свободе бытия!
Но там, где вы кричите мне: «Не боле!»,
Но там, где вы поете песнь побед,
Я вижу новый бой во имя новой воли!
Ломать — я буду с вами, строить — нет!
Не случайно на последнюю строчку — ради которой стихотворение и было написано — обратил внимание Ленин, назвавший автора «поэтом-анархистом»{43}.
В разгулявшемся хаосе Брюсов не находил себе места. «Революцией интересуюсь лишь как зритель (хотя и попал под казачьи пули в Гнездниковском переулке)[51]. А живу своей жизнью, сгораю на вечном костре… — писал он Шестеркиной 1 ноября. — Останусь собой, хотя бы, как Андрэ Шенье, мне суждено было взойти на гильотину. Буду поэтом и при терроре, и в те дни, когда будут разбивать музеи и жечь книги, — это будет неизбежно. Революция красива и как историческое явление величественна, но плохо жить в ней бедным поэтам. Они — не нужны»{44}. Что же делать? Покорно ложиться на плаху или под молот? Ответ — в том же стихотворении.
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
Значит, «мудрецам и поэтам», «тепличным цветам человечества, которым погибнуть под ветром и пылью», как назвал их Брюсов в рассказе «Последние мученики», с революцией не по пути, и она несет им только гибель. Отвечая год спустя на анкету Корнея Чуковского о связи между революцией и литературой, Брюсов был краток: «Писатели разделяются на талантливых и бездарных. Первые заслуживают внимания, вторые — нет. Талант писателя ни в каком отношении к его политическим убеждениям не стоит. […] Какая связь между революцией и литературой? Революция может дать несколько тем писателю, разработать которые он может или талантливо, или бездарно — вот и все»{45}.
Ну а «приветственный гимн»? Что приветствовал в революции Брюсов? Ответ можно найти в стихотворении Волошина «Северовосток», написанном в 1920 году, «перед приходом советской власти в Крым» (примечание автора), точнее, в эпиграфе к нему: «„Да будет благословен приход твой — Бич Бога, которому я служу, и не мне останавливать тебя“. Слова Св. Лу, архиепископа Труаского, обращенные к Атилле».
Нам ли весить замысел Господний?
Всё поймем, всё вынесем любя —
Жгучий ветр полярной Преисподней —
Божий Бич — приветствую тебя!
Летом 1905 года Валерий Яковлевич написал сердитую стихотворную отповедь «одному из братьев», навеянную спорами с радикально настроенным младшим братом Александром: тот осудил стихи о «неистовом трибуне» как призыв уйти от борьбы, хотя они были написаны в совершенно иной ситуации{46}. Брюсов предоставил страницы «Весов» Белому для рецензий на анархистские и социал-демократические брошюры, а в другом стихотворении о революции «Знакомая песнь» заявил:
Я, быть может, богомольней,
Чем другие, внемлю ей,
Не хваля на колокольне
Неискусных звонарей.
Отправляя его 1 ноября в редакцию «Вопросов жизни»[52] — намного
