Шрифт:
Закладка:
Насколько Валерий Яковлевич понимал это, судить трудно, но несомненно, что он дорожил сотрудничеством Гиля и интересовался его теориями. Могла привлекать его и поза непризнанного новатора — Брюсов тоже был новатором и тоже прошел через непризнание. Однако трудно поверить в то, что он, неплохо знавший французскую литературу и разбиравшийся в поэзии, соглашался с экстравагантными оценками мэтра и принимал на веру его рассказы о собственном величии и поголовном восхищении современников. Публикатор их переписки Р. М. Дубровкин попытался показать истинный масштаб творчества Гиля и характер его статей для русской аудитории в контексте современной ему французской литературы, а не через призму брюсовских похвал. «Чтобы убедиться в полноте забвения, достаточно просмотреть указатели к корреспонденции тогдашних писателей, отчеты о литературных событиях, мемуары и т. п. Имени Гиля там не обнаруживается даже в случайных перечислениях. […] В чужой стране, на чужом языке Гиль, годами не печатавшийся у себя на родине, теперь вступал в спор с ведущими парижскими критиками. […] Французский раздел „Весов“ — журнала, претендующего на всемирность, — получился в результате не столько партийным (чего собственно и добивался Брюсов), сколько однобоким»{28}.
2
Появление «Весов» совпало с началом русско-японской войны, поэтому в списках книжных новинок сразу же появился особый раздел изданий о Дальнем Востоке. Брюсов не сомневался в скорой победе России. Стихотворение «К Тихому океану», опубликованное в «Русском листке» 29 января 1904 года, на следующий день после объявления войны, вызвало восторженные отзывы Перцова: «Я порадовался: нужно продолжать Тютчева», — а позднее Петра Струве, марксиста, ставшего империалистом: «…поэтическая жемчужина патриотической мечты»{29}. Главную идею: господство на Тихом океане есть историческое предназначение России — Брюсов повторил Волошину в начале февраля: «Япония будет раздавлена страшной тяжестью России, которая катится к Великому Океану по столь же непобедимым космическим законам, как лавина катится вниз, в долину»{30}, — и развил в одной из «весовских» рецензий: «Русским людям всех направлений понятно, что ставка идущей теперь борьбы: будущее России. Ее мировое положение, вместе с тем судьба наших национальных идеалов, а с ними родного искусства и родного языка, зависит от того, будет ли она в ХХ веке владычицей Азии и Тихого океана. Каковы бы ни были личные симпатии того или другого из нас к даровитому народцу восточных островитян и их искусству, эти симпатии не могут не потонуть в нашей любви к России, в нашей вере в ее назначение на земле» (1904. № 4).
Девятнадцатого марта в письме Перцову Валерий Яковлевич выразился еще воинственнее: «Ах, война! Наше бездействие выводит меня из себя. Давно нам пора бомбардировать Токио. […] Надо бросить на произвол судьбы Артур и Владивосток — пусть берут их японцы. А мы взамен возьмем Токио, Хакодате, Йокогаму! […] Я люблю японское искусство. Я с детства мечтаю увидеть эти причудливейшие японские храмы, музеи с вещами Кионаги, Оутомара, Йейши, Тойкуны[44], Хирошимы (Хиросигэ? — В. М.), Хокусаи и всех, всех их, так странно звучащих для арийского уха. Но пусть русские ядра дробят эти храмы, эти музеи и самих художников, если они там еще существуют. Пусть вся Япония обратится в мертвую Элладу, в руины лучшего и великого прошлого, — а я за варваров, я за гуннов, я за русских! […] Россия должна владычествовать на Дальнем Востоке. Великий Океан — наше озеро, и ради этого „долга“ ничто все Японии, будь их десяток! Будущее принадлежит нам, и что перед этим не то что всемирным, а космическим будущим — все Хокусаи и Оутомара вместе взятые»{31}. «Дробить ядрами» храмы и музеи Валерий Яковлевич призвал, конечно, в запале, ибо потом сам же писал: «Мы (круг „Весов“. — В. М.) тоже разрушаем — но оковы, мешающие нам свободно двигаться, и стены, закрывающие нам дороги. Но мы не имеем и не можем иметь ничего общего с теми „молодыми“, которым хочется сокрушить античные статуи за то, что это статуи, и поджечь дворцы за то, что это дворцы. Конечно, и в варварстве, как во всем в мире, есть своя прелесть, но я не колеблясь поставлю скорострельную пушку для защиты Эрмитажа от толпы революционеров»{32}.
Перцов был настроен менее воинственно и более скептически. Он не успел ответить Брюсову, как произошло событие, моральные последствия которого оказались столь же тяжелыми, как и военно-политические: 31 марта, подорвавшись на мине, затонул флагман Тихоокеанской эскадры броненосец «Петропавловск», на котором погиб командующий эскадрой вице-адмирал С. О. Макаров. Брюсов посвятил этому статью «К несчастью с „Петропавловском“»: оказывается, декадент читал отчеты о результатах ходовых испытаний военных кораблей! — но не смог пристроить ее ни в одно издание. 3 апреля Перцов писал ему: «Теперь, после чудовищного 31 марта все другое заслонилось. Какие дни мы переживаем! Не хочется ни говорить, ни думать об „этом“ — и только о том и думаешь. Как мог случиться этот ужас?». Затем последовал ответ на «выкладки» адресата: «А стратегия Ваша — та более эстетична, нежели практична. Конечно, красиво, как Хокусаи дробятся от бомб, — вопрос: как до них добраться? „По морю, аки по суху“? Сменить Порт-Артур на Токио, вероятно, никто бы не отказался, но отдать первый легче, чем получить второй».
В частных письмах Брюсов давал волю эмоциям, но стремился сделать политическую линию «Весов» — если вообще можно говорить об их линии — максимально нейтральной. Журнал цитировал японофобские филиппики Реми де Гурмона, а на соседних страницах давал статью о художнике Харунобу. Октябрьский и ноябрьский номера 1904 года были оформлены в японском стиле, причем часть воспроизведенных в них гравюр была заимствована из «собрания редакции»: «Помещая в этом номере ряд воспроизведений японских рисунков, мы хотим напомнить читателям о той Японии, которую все мы любим и ценим, о стране художников, а не солдат, о родине Утамаро, а не Ойамы[45]» (1904. № 10).
Апология культуры врага в дни, когда все связанное с Японией объявлялось «желтой опасностью», выглядела вызывающе, противореча не только официальному курсу, но и настроениям большей части общества. 23 ноября Семенов писал Брюсову из Парижа: «Обложка произвела самое удручающее впечатление, на одних (из которых первый есмь аз) из патриотических соображений, и решительно на всех из эстетических. […] Тут уже ходит версия, что редакция „Весов“ поместила этот рисунок из ненависти к японцам, из желания показать, насколько скверно их искусство». Брюсов решительно не
