Рассказ «Не надо врать» также касается истории детского обмана, с характерной фиксацией возраста Миньки — ему семь лет (сюжет был затем перенесен в повесть «Перед восходом солнца»42). Минька получает в школе «единицу» и боится, что теперь отец не подарит ему фотоаппарат. Он пытается избавиться от дневника: забывает в саду, забрасывает за шкаф, заклеивает по совету Лели страницы. В конце концов потерянный в саду дневник обнаруживается, а о втором, заброшенном за шкаф, Минька под гнетом угрызений совести рассказывает сам. Когда к ним приходит учитель с найденным за шкафом дневником, отец с гордостью сообщает, что его сын не обманщик и сам во все признался. Хотя в этом рассказе отец не наказывает Миньку, а, наоборот, радуется его признанию («он схватил меня на руки и стал меня целовать»), и здесь финал нельзя назвать счастливым. Наоборот: Минька вечером в постели «горько заплакал». В этом, на первый взгляд, свободном от психоаналитического подтекста рассказе также обнаруживаются следы чтения Фрейда, а именно — книги «Страх» (см. выше), посвященной анализу природы страха, его роли в структуре психики, связи неврозов с фобиями в детстве и во взрослой жизни. Фрейд прослеживает смену детских фобий новыми страхами взрослеющего человека и отмечает: «С возникновением социальных взаимоотношений, страх перед Сверх-Я — совестью — становится необходимостью и отсутствие ее — источником тяжелых конфликтов и опасностей и т. д.»43. И далее: «Другие условия развития страха, вообще, не должны исчезнуть, а сопровождают человека в течение всей жизни, как, например, страх перед Сверх-Я. Невротик отличается в этом случае от нормального тем, что чрезмерно преувеличивает реакции на эти опасности»44.

Отметим, что только в этом рассказе встречается слово «совесть», предваренное описанием страха Миньки перед злополучной «единицей» и отцом:

А я в грустном настроении зашёл в городской сад, сел там на скамейку и, развернув дневник, с ужасом глядел на единицу. <… > Я сначала испугался, а потом обрадовался, что теперь нет со мной дневника с этой ужасной единицей.

Я пришёл домой и сказал отцу, что потерял свой дневник. <… > Он не стал на меня кричать. Он только тихо сказал:

— Люди, которые идут на враньё и обман, смешны и комичны, потому что рано или поздно их враньё всегда обнаружится. И не было на свете случая, чтоб что-нибудь из вранья осталось неизвестным.

Я, красный, как рак, стоял перед папой, и мне было совестно от его тихих слов (выделено мной. — М.К.).

Заканчивается рассказ традиционной моралью — автор-повествователь пообещал себе всегда говорить только правду. Остальные тексты цикла, печатавшиеся во второй половине 1940 — начале 1941 года, не имеют явных аналогий в работах Фрейда и строятся на более традиционном беллетристическом материале. Так, фабула «Великих путешественников» отсылает нас к литературным образцам: к любимому писателем Чехову («Мальчики») и к нашумевшему рассказу Гайдара «Голубая чашка». Финал рисует не суровое наказание, но идиллию:

Папа сказал:

— Порка — это старый метод воспитания детей. И это не приносит пользы. Дети, небось, и без порки поняли, какую глупость они совершили. <…> Мало знать географию и таблицу умножения. Чтоб идти в кругосветное путешествие, надо иметь высшее образование в размере пяти курсов. Надо знать всё, что там преподают, включая космографию. А те, которые пускаются в дальний путь без этих знаний, приходят к печальным результатам, достойным сожаления.

С этими словами мы пришли домой. И сели обедать. И наши родители смеялись и ахали, слушая наши рассказы о вчерашнем приключении. Папа сказал:

— Все хорошо, что хорошо кончается.

И не наказал нас за наше кругосветное путешествие и за то, что мы потеряли подушку от тахты.

Рассказ «Находка», хотя и содержит намек на противостояние отца и матери (мать предлагает арестовать прохожего, надравшего Миньке уши, а отец заявляет, что прохожий прав), ориентирован скорее на моральную оценку поступка детей, чем на анализ скрытых травм. Последний в цикле текст, «Золотые слова», также свидетельствует о том, что интерес Зощенко от фрейдистской подосновы сместился в сторону «рассказа с моралью» как такового, отсылающего к фольклорным текстам о глупце, который говорит и делает не то и невпопад. В «Золотых словах» Леля и Минька болтовней за «большим» столом навлекают на себя гнев отца: он запрещает им сидеть с гостями, но через два месяца снимает запрет с условием, что они в присутствии взрослых не проронят ни слова. Леля и Минька видят, что в чай папиного начальника упал кусок масла, но боятся подать голос. В конце рассказа отец, узнав, в чем дело, не наказывает детей, а снисходительно морализирует:

Папа, улыбнувшись, сказал: — Это не гадкие дети, а глупые. Конечно, с одной стороны, хорошо, что они беспрекословно исполняют приказания. Надо и впредь так же поступать — исполнять приказания и придерживаться правил, которые существуют. Но всё это надо делать с умом (432).

Таким образом, детские рассказы Зощенко, сквозь которые просвечивала психоаналитическая подоснова, обладали двойной адресацией. Сам Зощенко в разговорах с друзьями и при чтении это подчеркивал, называя их «рассказами не совсем для детей», а в анонсе «Звезды» на 1940 год они значатся как «Рассказы из моей жизни». Дополнительное указание на возможность двойного прочтения Зощенко дал, выступая в начале 1940 года на собрании комсомольского актива Ленинграда: «Я отвергаю так называемую специфику детской литературы. Ее нет или почти нет. Вернее, специфика одна — высокое качество45. <… > считаю, что почти любая тема, и даже самая трудная, может быть изложена ребенку без снижения ее свойств. Это делается за счет повышенного литературного качества». Далее писатель говорит о своих рассказах о Ленине, но его суждения можно распространить и на «Лелю и Миньку»:

Другими словами, не сделав перевода на какой-то специальный детский язык, я за счет повышенного формального качества достиг маленького читателя. <…> И вот эти рассказы, написанные для детей младшего возраста, написанные по моему методу, т. е. без перевода на детский язык и без учета специфики, оказались пригодными и для взрослых. Так или иначе толстый журнал «Звезда» публикует их без скидки на возраст46.

Рассказы цикла спровоцировали уже упомянутую полемику между литераторами, высоко их оценившими, и педологами, отрицавшими их пригодность для детского чтения. Более всего как сторонников, так и противников Зощенко поразил выбор им жанра. Приведу слова Л.Ф. Кон из стенограммы обсуждения детских рассказов писателя в феврале 1941 года: «Эта идея давать